подозреваемому самому захотелось говорить правду...
– Вы сказали, что родились в семье потомственных нефтеразведчиков. Родители ваши живы?
– Нет. Мама умерла четыре года назад. Сама была врачом. Но против рака медицина пока бессильна. Отец умер немногим более полугода назад.
– Отчего?
– Убит. Застрелен в нашей старой квартире.
– Но ведь и дед ваш был убит, не так ли?
– Разумеется, вы и об этом знаете.
– Причины их смерти вам известны?
– Откуда, если они неизвестны вам? Вы же лучше меня осведомлены о том, что оба дела приостановлены, фактически закрыты. Только потому, что ваши доблестные коллеги не сумели никого найти. – В голосе Павла сквозили горечь и злой сарказм.
– Это сейчас не обсуждается. Вы отвечайте, пожалуйста, на вопрос: известны ли вам причины смерти? Может быть, вы знаете, кто мог совершить преступление?
– Нет.
– И никого не подозреваете?
– Нет. – Павел глядел исподлобья. Взгляд был злым и немного растерянным.
– Никогда не поверю, что вы, когда отец был еще жив, ни разу не обсуждали с ним трагический случай, произошедший с дедушкой. Неужели не звучало никаких фамилий?
– Называть кого-либо без имеющихся свидетельств не по-божески.
Турецкий решил сразу сильно не давить и сменил болезненную тему:
– Вы верующий?
– Нет. Меня нельзя назвать человеком верующим в повседневном понимании этого термина. Я не религиозен. Возможно, потому, что мне еще в школе эти вопросы были любопытны. И я слишком много прочел, для того чтобы слепо верить. Хотя религии сами по себе – дело, в общем, благое.
– Даже исламские фундаменталисты? Религия – это ведь оболванивание, зомбирование, если желаете. – Разговор перешел на общефилософские темы, и Турецкий хотел, чтобы Шаров отвлекся. И, быть может, раскрылся.
– Ни одна религия не зовет к насилию, – уверенно заявил Павел. – Загибайте пальцы!.. Иудаизм. Исключительная вера во всемогущество Яхве. И в грядущее спасение им тех, кого сам выберет. Книга Иова: отобрать у человека все – богатство, детей, здоровье... Возропщет ли? Отречется?.. Награда найдет героя. Но только настоящего героя. Который не других мучить станет, а сам вынесет все. При этом смысл книги, пожалуй, не в смирении и богоугодничестве. Нет. Хотя не без этого. Но смысл – в умении не пасть духом в несчастье и начать все сначала. Не ропща...
Христос. Не исключено, что проповедник и основатель мистико-аскетической секты эссенов, свитки с проповедями которых обнаружены в пещерах Кумрана... Рискнувший проповедовать и в Иерусалиме. Что он главного сказал людям? Много наговорил. Записали его речи вот только непонятно... Главное – он поведал нам о грехе и возможности спасения для всех. Все грешны. Но если грех осознать и покаяться, то можно спастись. Пусть не здесь и не сейчас. Но можно...
Ханифы придумали Аллаха. Само слово мусульманин – от «покорности». Молись. Постись. Вноси непременно закят в общую кассу правоверных – помоги обездоленным. Представляете? Вот в чем истинная сущность ислама...
Веды, упанишады, йога с ямой, ниямой, дхианой и самадхой... индуизм... конфуцианство... Ни одна из религий не призывает к активному социальному переустройству. Суть практически всегда едина: развитие духа через созерцание, смирение, послушание, терпение.
Понятное дело – опиум народа. Но ведь если звезды зажигают?.. А нужно это оказывается подавляющему большинству населения нашего небольшого шарика.
Мир стал ли от этого много хуже?
А теперь взгляните на власть светскую, прогрессивную. Великие воители и государи. Великие революционеры... Перечислять по именам? Не буду. Так уж повелось в нашей стране, что поколение нынешних тридцати – пятидесятилетних знает, хотя бы по названиям улиц, об этих героях куда больше, нежели о великих мыслителях, не призывавших проливать кровь. Этим занимались обычно «последователи», решившие, что указанный путь – единственно верный. Радетели о всеобщем благе... «Я заставлю вас быть счастливыми». И пролили реки, моря, океаны крови. Чаще всего не своей. Хотя некоторым все же крупно повезло, и они всю благодать, к которой звали, на своей шкуре почувствовали.
Стал ли мир от этого сильно лучше?..
– Так, значит, непротивление злу насилием? – уточнил Турецкий.
– Я не толстовец. Но знаете, с некоторой поры не считаю себя вправе переламывать мир под себя. Потому что за жизнь свою каждый должен расплачиваться сам, но не окружающие. Они не должны страдать. И только одна лишь любящая душа вправе делить с человеком и радость, и горе...
«Интересно бы уточнить, – подумал про себя Турецкий, – когда именно наступила эта „некоторая пора“?..»
Проговорив с Шаровым весь день, следователь решил, что необходимости держать Павла под стражей нет. Тот явно не собирался совершать других преступлений, вряд ли хотел уничтожать какие-либо улики, а убегать куда-то ему вообще не было никакого смысла при избранной линии защиты. Более того, Турецкий отказался от мысли сразу же предъявлять ему обвинение. Проникшись симпатией к молодому человеку, он надеялся, что обо всех обстоятельствах дела Павел Шаров в конце концов расскажет добровольно, еще не будучи обвиняемым. И это можно будет рассматривать как сотрудничество со следствием. Законом для предъявления обвинения допускался десятисуточный срок после задержания и заключения под стражу или после избрания иной меры пресечения. Что ж, времени, чтобы склонить Шарова-младшего к чистосердечному признанию, у них было достаточно.
– Ну что же, Павел Васильевич. На сегодня на этом закончим. Но допросы для выяснения всех обстоятельств случившейся трагедии придется продолжить. Вы сами прекрасно поняли, что являетесь в этом деле подозреваемым. Поэтому у меня к вам большая просьба – согласиться добровольно являться на допросы в Генеральную прокуратуру. Иначе я вынужден буду заключить вас под стражу.
– Разумеется, я буду только рад вам помочь.
– Надеюсь. Однако все же прошу вас подписать письменное обязательство не покидать постоянное или временное место жительства без разрешения дознавателя, следователя, прокурора или суда, а также в назначенный срок являться по вызовам дознавателя, следователя, прокурора и в суд. И, разумеется, никакими путями не препятствовать производству по уголовному делу.
Турецкий протянул Шарову печатный бланк.
– Подписка о невыезде и надлежащем поведении, – кивнул Павел и, взяв протянутую следователем ручку, без тени сомнения оставил на бланке свой размашистый автограф.
...Приехал Грязнов с кейсом, плотно набитым папками. Вывалил документы Турецкому на стол.
– Гляди. Тут много всего. Кроме преступников, разумеется. Но в первую очередь просмотри вот это. – Вячеслав Иванович отложил в сторонку две тоненькие папки. – Это я дома отобрал.
– Спасибо. Ты садись пока. Вот, кофе заваривай! – Александр Борисович кивнул на шкафчик, в котором стояли чашки, баночка растворимого кофе, сахар с печеньем...
Сам Турецкий нечасто трапезничал в кабинете – некогда! – но гостей попотчевать всегда находилось чем. Пока Грязнов хозяйничал, он взял обе папки и полистал поочередно, прикидывая, с чего же, собственно, начать. Кивнул Славе на его жест, предлагающий кофе и самому Турецкому, и углубился в изучение материалов дел давно минувших дней.
Не отрывая глаз от фотографий, заключений, протоколов, отхлебывал из чашки горячий кофе, уточнял неясные вопросы.
– Неплохо описано. Картинка видна. Кто выезжал на место?
– Ленинская прокуратура. Некто Черешев.
– Михаил?
– Кажется. Да, точно. Ты его знаешь?
