Алейников, Наташа Кутузова, Мишин, я и даже швед Ларе Северинсон — к моим родителям в Харьков. Из этой поездки я помню только, как Мишин учил Ларса выдавать себя за прибалтийского студента из Латвии. Но реакции моих родителей на нашу компанию подвыпивших молодых людей не помню. Видимо, это происшествие не было для меня важным.
Уже в 1969-м и особенно в 1970-м я отодвинулся от смогистов, у Алейникова распалась семья, у меня психически заболела Анна, я сблизился с другими людьми искусства. Далее жизнь моя отклонилась от нормально-ненормального своего течения, в ней появилась Елена Щапова, жена преуспевающего художника, был бурный роман, в 1973 году она стала моей женой, а в 1974-м мы улетели из России.
Когда в начале 90-х я вернулся на Родину, то сблизился с «патриотами». Я писал статьи для газет «Советская Россия» и «День». Потом было восстание Верховного Совета в сентябре-октябре 1993 года. В 1994 году я и отец-основатель (вместе со мной, Дугиным и Егором Летовым) НБП, девятнадцатилетний Тарас Рабко, пришли в здание Союза писателей России на Комсомольском проспекте, 13. Заместитель редактора газеты «Завтра» (бывший «День») Володя Бондаренко должен был познакомить нас с издателем. Мы намеревались напечатать красную книжечку «Программа Национал-Большевистской Партии». Бондаренко радушно встретил нас и повел по запутанным коридорам первого этажа в издательство «Палея». Там навстречу нам из-за стола встал массивный, как шкаф, полуседой, с блондинистыми усиками владелец издательства. Он отрекомендовался: «Николай Мишин», — улыбнулся, вышел из-за стола и раскрыл объятья. С возгласом что-то вроде: «Старый черт, Эдик! Рад, очень рад тебе, старичок!»
Я бы никогда не узнал его. Я мог бы просидеть с ним час, обсуждая нашу программу и полиграфию, но так бы и не понял, что это он — смогист Коля Мишин. Он безжалостно повелевал персоналом. Приколы остались, но теперь это были злые приколы. За какой-то надобностью он покинул нас на время, и я увидел, как расслабились его служащие. Он вернулся и предложил выпить. Служащие привычно поставили стаканы, появилась закуска — сыр, колбаса и хлеб. По всему было видно, что питейная церемония им знакома не хуже чайной церемонии. Откуда-то из-за спины своей широкой он достал бутылку коньяка. Мы вспомнили, как мы съездили к моим родителям во время нашей далекой юности, чуть ли не тридцать лет тому назад, отсчитывая от 1994-го.
— Ты, Эдик, старичок, должен обязательно поехать к северным корейцам. Отличные люди, я тебя познакомлю, ко мне ходит из посольства товарищ Ким, классный товарищ. Тебе идеи чучхе должны быть близки. Вот смотри, г? он, не вставая с кресла, сделал знак темноокой женщине, сидевшей за пишущей машиной гигантских размеров: — Мария, дай нам собрание сочинений товарища Ким Ир Сена, последний том! — Получив книгу, он ласково отер ее ладонью. — Я единственный издатель в России, кому корейские товарищи доверили издание полного собрания сочинений товарища Ким Ир Сена. Вот так, старичок. — Я услышал в его не словах, но в интонациях голос юного смогиста Коли Мишина, известного приколиста. Но, может быть, мне показались эти интонации, потому что лицо его оставалось предельно серьезным. — Я там у них почетный гость. Когда я прилетаю, то они с ночи начинают для меня собаку бить. — Он пояснил: — Собаку привязывают к перекладине, подвешивают и начинают бить палками, чтобы она мягкая была, когда ее будут готовить. Орет она дико. Я, первый раз когда приехал, проснулся ночью от этих диких воплей. Утром спрашиваю, что это было? А ничего, товарищ Николай, это в вашу честь по старому корейскому рецепту собаку готовят.
Глаза старого смогиста смеялись, а лицо оставалось серьезным, даже строгим. На нем был самый обширный двубортный пиджак, который я когда-либо видел. Из дальнейших встреч с ним я понял, что он недаром разместился в патриотическом помещении патриотического Союза Писателей России (конечно, не задаром, аренда стоила недешево) — он оформился из смогиста в такого православного, кондового, посконного патриота. В сравнении с ним я был патриот современный. Он же в сравнении со мной был патриот-ортодокс. Я попал в лагерь патриотов честно и не случайно, я — автор книги «У нас была Великая Эпоха» и не мог оказаться ни в каком другом лагере. Его путь в патриоты был мне неизвестен, может быть, у него были православные ортодоксальные родители? Если нет, то, следовательно, какие-то личные черты его мировоззрения заставили его примкнуть к патриотам. Из всей толпы молодых гениев, к которым я примкнул в 1967-м, когда пик движения уже прошел, рано выделился такой парень как Владимир Буковский, его позиция сторонника западнической демократии, скорее, более удивительна, чем позиция смогиста Мишина. Алейников проявился в 90-е годы аполитичным, да, впрочем, он всегда таким и был. Леонид Губанов умер еще до перестройки, определяться ему не пришлось. Думаю, однако, что Губанов занял бы патриотическую позицию.
Всегда интересно наблюдать за твоими сверстниками, пересекающими толщи времени. Трудно предугадать, кто из них кем станет. Если б мне сказали в 1968-м, что Коля Мишин будет владельцем издательства «Палея» и примется издавать по-русски труды товарища Ким Ир Сена, я бы счел, что у судьбы предполагается куда более буйная фантазия, чем это возможно.
А умер он просто. Болел, не появлялся на работе все чаще. Исчез из поля зрения общества. И умер в постели, очевидно, скорчившись, как все болеющие долго.
Кровь на асфальте
В Питере некоторое время не было организации НБП. Я приехал туда, помню, в феврале 1995 года, где-то выступал, и вдруг на сцену поднялся совсем юный дылда с прыщами на щеках и обратился к собравшимся с пылкой речью, сообщил, что создал отделение Партии. Фамилия его была Веснин. Выяснилось, что его отделение состоит из его одноклассников. Я встречался с ними на квартире Веснина. Это были прото-национал-большевики. Но на самом деле самый первый состав регионалки НБП образовался во время избирательной компании по выборам в Государственную думу в 1995 году. От НБП мы выдвинули в Питере Александра Дугина, в Москве кандидатом шел я. Состав питерской регионалки образовался вокруг полуподвального помещения на Потемкинской улице в бывшем доме терпимости (это обстоятельство первым нацболам нравилось). Помещение для избирательного штаба нашел Дугину музыкант Сергей Курехин.
Дугин заговорил и зомбировал Курехина. Курехин искал новых горизонтов, и нашел. Об НБП он впервые услышал в Германии. Дугин был в те годы успешным сказочником, недаром он чуть позднее с успехом поставил два десятка радиопостановок на радио 101 (радио Трансильвания, вел передачи Гарик Осипов). Дугин знал, как манипулировать аудиторией. Он мистически шипел, плотоядно чмокал, таинственно гудел, употреблял загадочные иностранные слова, экзотические имена были у него постоянно на языке, он ссылался на редкие знания. На самом деле, обладая знанием четырех языков (он говорил, что девяти, но и четыре разве не здорово?!) и некоторыми связями «за рубежом», он первый получал экзотические книги о фашизме и послевоенных традиционалистских учениях, первый читал и переводил Юлиуса Эволу, Рене Генона, мистика Серрано и еще сотни авторов. Он был культуртрегером. На его крючок попался и Курехин, между тем вовсе не простой гражданин, имевший и свои источники знаний.
Но довольно о Дугине, а о Курехине можно прочитать в моей «Книге мертвых». Объект этого моего некролога — рабочий завода пластмасс, второй «гауляйтер» Санкт-Петербурга Андрей Гребнев. Второй, а может, и третий, если первым считать юношу Веснина, а вторым — Дмитрия Жванию, некогда троцкиста, а сейчас — журналиста газеты «Смена», если не ошибаюсь. В начале 1996 года я вызвал Жванию для разговора в Москву и уговорил возглавить организацию в Петербурге. Дело в том, что Дугин проиграл избирательную кампанию вдребезги, не помог ни Курехин, устроивший специально для кандидата Дугина концерт «Поп-механики», ни скины, работавшие на расклейке агитматериалов. Дугин оказался малоизвестен, слабо раскручен, за ним не стояла раскрученная в СМИ организация. Кандидатом по округу, где баллотировался Дугин, стал некто Голов, вполне такой себе моллюск из «Яблока», но моллюск Голов нравился своей моллюсковостью питерским либералам. Санкт-Петербург традиционно был «яблочным» городом. Впрочем, я проиграл свою кампанию в Москве лишь с чуть лучшим результатом, чем Дугин в Питере.
Свою поездку в Москву ко мне Жвания описывает на страницах 330 самовлюбленной книги «Путь хунвейбина». Он там путает даты и не удерживается от глупых колкостей в мой адрес, но все же процитирую его выборочно, чтобы видна была ткань событий.
