Привычные сомнения, мучительные, как зубная боль, не позволяли Лессингу постараться уличить Клэр во лжи и в измене, но она по-прежнему оставалась под подозрением. Он метался между малодушной яростью и унизительным страхом — яростью, которую он трусливо подавлял, и опасением, что Клэр признается в том, чего он так боялся. Как утопающий, то взлетающий вверх на гребне безжалостной волны, то стремительно падающий вниз, он задыхался и потому не мог ничего сказать.
Клэр тоже не решалась заговорить о том, что терзало ее не меньше, чем мужа. Она не упоминала об этой злосчастной купюре, не спрашивала, откуда он ее впервые получил, потому что боялась вместо ответа услышать нежелательные вопросы. Клэр испытывала более холодный, сдержанный страх, похожий на ощущения одинокого альпиниста, застывшего над краем бездны: снежная буря застигла его врасплох, но он не зовет на помощь, потому что боится разбудить спящую лавину. Клэр понимала, что выбрала нечестный путь, и старалась не упоминать об этом и молилась богам, в которых не верила, чтобы Лессинг не вернулся к этой теме. Клэр не любила терять время даром и, видя в богатстве матери Лессинга свое счастливое будущее, а в Ронни — угрозу этой перспективе, она на протяжении всего этого мрачного и тревожного дня мысленно составляла его портрет из лоскутков злобы и ненависти. С негодованием она думала о его власти над ней, с отвращением вспоминала все его слабости и старалась опорочить в собственных глазах его внешнюю привлекательность и его дешевое, но обезоруживающее обаяние.
Вскоре после шести Лессинг ушел навестить, как он сказал, своего коллегу, доктора Харроу. Он проявил недюжинную изобретательность, заявив, что им нужно составить план следующего собрания комитета, в котором они заседают; на самом деле он вышел только для того, чтобы бесцельно побродить по улице. Собственной квартире, где им стало тесно вдвоем, он предпочел лондонские тротуары.
Примерно через полчаса из Брайтона позвонил Ронни. Он сказал, что поехал в Брайтон, потому что хотел обдумать ситуацию в спокойной обстановке, а в Лондоне это сделать непросто. В его голосе слышалась нахальная самоуверенность, Клэр поняла, что он пьян, и поджала губы от злости. Ронни объяснил, что остановился в маленькой гостинице вместе со своим другом Хэем.
— На какие деньги ты поехал в Брайтон?
Ронни расхохотался в ответ, и его речи зазвучали еще более самоуверенно. В мире тьма денег, хвастливо заявил он, надо только знать, где они хранятся. В похоронном бюро, где он побывал в связи со смертью отца, ему встретился отставной сержант-квартирмейстер, с которым они вместе служили в Каире. И Ронни занял у него пятнадцать фунтов, якобы для того, чтобы заплатить за венки, которые стоили двадцать фунтов. А эту сумму вычтут из стоимости имущества отца.
— Боже мой, — воскликнула Клэр, — до чего же ты циничен!
Произнеся эти слова, она подумала, как часто ему приходилось слышать их от нее и как мало они значили для них обоих.
— Жить надо в свое удовольствие, — ответил Ронни, а затем, настроившись на более серьезный лад, спросил: — Джордж дома? Можно с ним поговорить?
— Нет, он ушел. О чем ты хотел с ним говорить?
— Я как раз собирался тебе это объяснить. Ты знаешь, что именно меня беспокоит, и я вдруг подумал, что мне нужен сеанс психоанализа, — говорил он, со свистом заглатывая слюну. — Я не знаком с другими психоаналитиками и поэтому хочу поговорить об отце именно с ним…
— Ты не посмеешь сделать этого!
— Посмею! Тебе не остановить меня. Я открыто его спрошу, мог ли мой отец убить Фанни Брюс.
— Ронни, ты пьян! Ты хуже пьяного! Только сумасшедший может думать, что…
— Замолчи! — Ронни закричал так, что в трубке задребезжало. — Не смей так со мной разговаривать! Я не сумасшедший и не сойду с ума, потому что именно сейчас делаю все, чтобы этого не произошло. Я не могу так больше жить, думать о нем с утра до поздней ночи и не узнать правду. Надо что-то делать. Надо разобраться во всем. Джордж психоаналитик…
Клэр держала трубку на некотором расстоянии от уха и слушала его все менее и менее внимательно. Я могу положить этому конец и за несколько секунд привести его в чувство, думала она. Это Джордж послал его отцу пять фунтов. Стоит только сказать ему об этом и… Но я не сделаю этого! Ронни все равно захочет увидеться с Джорджем. Он моментально окажется здесь. Приедет спросить Джорджа, не помнит ли он, откуда взялась эта купюра, и обязательно скажет ему, что отдал ее мне в обмен на четыре фунта, семь шиллингов и шесть пенсов. О Господи, пусть он лучше сойдет с ума, пускай свихнется и попадет в «желтый дом»!
Но Ронни заговорил более спокойно и рассудительно, однако здравого смысла в его словах не прибавилось:
— Я обсуждал это дело с Хэем. Парень неплохо разбирается в людях, у него большой опыт. Он говорит, что внешность обманчива, особенно если речь идет об уважаемом человеке. Он знал одного священника-баптиста, которого все считали святым. Но Хэй точно знает, что этот священник убил свою мать и собирался убить жену и дочь, но попал под автобус, и это нарушило его планы. После нашего разговора я решил увидеться с Джорджем и поговорить с ним об отце как с профессионалом.
Он пьян, вот и звонит, думала Клэр. Придет в себя и поймет, что, встретившись с Джорджем, он неизбежно проболтается о наших отношениях, подставит под удар меня, навлечет беду на себя. Он взвесит все «за» и «против», осознает опасность и передумает, он передумает…
— Ронни, — сказала она, — обещай мне ничего не предпринимать, пока не получишь письмо от меня. Скажи мне свой адрес, и я напишу тебе сегодня же.
Он заартачился, но в конце концов нехотя согласился. Она не поверила ему на слово и весь следующий день просидела дома. Однако Ронни не пришел и не позвонил.
Глава XV
— Во время этого сновидения, — многозначительно заговорил мистер Бикулла, — я испытал страх больший, чем когда бы то ни было. Это дурной сон и очень необычный. Вряд ли он мог присниться кому-то еще.
— Расскажите, — сказал доктор Лессинг.
— Его рассказать сложнее, чем предыдущие, потому что он очень прост, но его действующие лица — очень необычные персонажи. Я не могу этого объяснить, но они казались очень старыми. Я имею в виду не возраст, а то, что они были сотворены намного раньше нас, когда жизнь была длинной и текла очень медленно.
— С чего начинается сновидение?
— Я иду по какой-то насыпи, возвышающейся над землей, — топкой, как болото, и очень ровной. Кто-то следует за мной на очень близком расстоянии, но я не знаю, кто это. Иногда мне кажется, что это мой отец или мой школьный учитель математики, а иногда… право, мне не совсем удобно говорить это вам, доктор Лессинг.
— Не стесняйтесь.
— Иногда мне кажется, что это вы.
— Что ж, это объяснимо, хотя я не ожидал такого поворота. Не так скоро. Но ничего страшного, продолжайте.
— Итак, я иду по этой возвышенности. Вокруг совсем темно. Солнце еще не встало, и я не могу рассмотреть местность. Где-то вдалеке, по-моему, густой лес, но я не могу сказать точно. Поблизости, главным образом с одной стороны, на фоне темной болотистой почвы виднеются какие-то большие серые пятна, напоминающие камни или даже валуны. Я принимаю их за валуны, пока не замечаю, что некоторые из них задвигались. Тогда я догадываюсь, что это люди, которые спали и теперь просыпаются. Они не похожи на нас — слишком велики.
Мистер Бикулла промокнул лоб носовым платком, хранившимся у него за отворотом рукава, и продолжил рассказ:
— Один из них — очень грузный и полный — медленно поднимается и смотрит на меня. Он не подходит ко мне близко, но я очень испуган, у меня дрожат колени, ноги меня не слушаются. А затем я
