Грозный издали напоминал рожу черта с черными глазищами, огромной шевелюрой смоляного дыма, раскрытой пастью–топкой, в которой изломанными клыками торчали высотные здания, огненными языками извивались едкие пожарища. Ветер постоянно сбривал чертовы кудри, не давая им вырасти до неба, но они упрямой копной вздымались вновь и вновь. Нам казалось, что мы подошли к дверям Ада, которые открывались только в одну сторону.
Но вдруг из черного дыма вылетел закопченный БТР, на броне которого живыми шипами торчали пятнистые автоматчики. Он выскочил оттуда, куда мы и смотреть боялись. Следом появился другой, такой же дерзкий и взъерошенный, но с башней, развернутой назад.
- Буду–б, — отрезал он короткую очередь в 'топку'.
- Треск, треск, — поддержал его десант.
- Та–щ, — хлестнул навскидку снайпер.
Бойцы, отстреливаясь на ходу, мчались к нам на полной скорости, а мы во все глаза таращились на них, как на героев. Да они и были героями. Виданное ли дело — выбраться живыми из чертовой пасти, да еще плеваться в нее свинцом, дескать, подожди, вражина, сейчас вернемся, доломаем твои поганые зубы.
Подлетев к колонне, и, осадив машины, парни спрыгнули с бортов и кинулись к нам с объятьями.
- Привет, братишки, привет, родные! Как же долго вы добирались. Мы уж думали, забыли про нас, бросили.
На их фоне мы смотрелись новыми копеечками, хотя и считали себя грязными. Только мы тогда еще не знали, что такое настоящая грязь. Встречавшие нас знали. Они были грязней самой грязной грязи. Лица их, опаленные, обветренные и небритые, были покрыты толстым слоем пыли и копоти, форма торчала глиняным панцирем, от которого при любом движении отваливались серые ошметки, руки чернели, как кожаные перчатки, но красные, воспаленные глаза светились радостью. Они видели земляков.
- Не бздите, мужики, — успокаивали нас бойцы. — Здесь, конечно, полная жопа, точнее, самая ее дырка. Но живыми можно и в ней остаться, если клювом не щелкать.
От слов 'можно остаться живыми', нам стало не по себе. Но прижимать уши на виду у этих парней было стыдно, да и поздно уже — приехали.
- Здесь счет идет на минуты, на секунды, — говорили они хриплыми голосами, — учиться придется на ходу, с колес. Время сжато в комок, мы только третий день воюем, а считай, уже старики. Не успеем сейчас вам что–то рассказать или вы ушами прохлопаете — в Грозном может уже не понадобиться — не дойдете вы до города. Поэтому смотреть, запоминать, повторять и выживать. Против нас стоит целая армия: с пушками, с танками, со сворой отмороженных наемников. Всякая шушера собралась: и бывшие союзники — хохлы с прибалтами, и заморские бананы — негры да арабы, и прочая нечисть. Они, суки, глотки нашим пленным режут, на крестах растягивают, а мы им, падлам, за это город с пашней равняем. Сейчас артиллеристы 'Минутку' к штурму готовят — все в говно размесили — вещь! Да сами увидите.
Я заметил на автомате одного из бойцов спарку (сдвоенный магазин), перемотанную полосками белой, синей и красной изоленты. Наверное, не нашлось одноцветной, по клочкам собирали. Надо будет поделиться с мужиками, у нас этого добра навалом. Парень перехватив мой взгляд, широко улыбнулся.
- Знамя. Усек? Россия. Усек?
Тогда, впервые в жизни я понял, что символ на войне — это не пустой звук. Это стержень, боевой дух, поддержка своих, маленький кусочек Родины.
Загрузившись в машины, мы тронулись в путь. К нам на борт запрыгнул высокий, в прожженном камуфляже, собровец Саня.
- Для связи с головным БТРом, — пояснил он, вытаскивая рацию из разгрузочного жилета.
- За что воюем? — спросил я, клацнув затвором.
- Коронный вопрос для дезертиров, — ответил он, подмигнув.
- Почему?
- Потому что повод ищут, что б за бабий подол спрятаться.
- Я же не прячусь.
- Тогда не спрашивай всякую хрень. Тебя сюда кто прислал: родственники, знакомые или по собственному желанию приехал?
- Смеешься?
- То–то и оно. Тебя государство направило, а потому, воюешь ты за его интересы. Здесь еще Лермонтов шашкой махал, а мы чем хуже? У него, между прочим, голова посветлей нашей была, и то не жужжал, трубил, как положено. Тогда, кстати, поводов для возмущенья больше было — на чужие территории лезли, а сейчас тут русских 30 процентов живет. Кто за них заступится? А ты, что, политикой увлекаешься? — закончил он неожиданно.
- Нет, — опешил я.
- А на хрена, тогда мозги этой мутью захламляешь? Тебя, что против мирных граждан воевать послали?
- Непохоже, судя, по канонаде.
- Судя по тому, что они присвоили нашу технику и вооружение, мирными, скорее, нас можно считать. А Грозный, между прочим, еще генерал Ермолов закладывал. Наш город. Отдадим его сейчас, в следующий раз Москву потребуют (Как в воду смотрел спецназовец, дальнейшие события именно в этом ключе и развивались). Все, заканчиваем политинформацию, подъезжаем к месту.
Город был пуст и обуглен, как мангал после пикника. Не успели мы поравняться с первыми домами, как по борту зацвиркали пули.
- К бою! — крикнул Саня, вскидывая РПК (ручной пулемет Калашникова). — Это снайпера работают, их из–за укрытий не видно, поэтому долбите на звук по всем подозрительным местам. Пуля — дура, цель найдет. Для тех, кто плохо ориентируется, даю подсветку трассерами.
Он рыкнул пулеметом в сторону одного из домов. Мы, стайкой сопливых щенят, затявкали автоматами в голос вожаку.
Сначала я не понимал смысла в упредительной стрельбе. Зачем жечь патроны, если четко не видишь противника? Но, позднее, когда начались страшные потери от снайперских налетов (и в тех подразделениях, где не использовали упреждение, особенно серьезные), осознал ценность приема. Дело в том, что сидящий в укрытии боевик, тоже хочет жить (как ни странно). И если его направление обрабатывается огнем, пусть и наугад, то стрелять нормально он уже не может. Во–первых, большой риск быть раскрытым и заблокированным, потому что бойцы наготове и выискивают цель, а во–вторых, когда рядом жужжат свинцовые мухи, нет никакой гарантии, что одна из них не залетит и в твое окно. Пуля, ведь, на самом деле — дура. Бывает, стреляешь в стенку, а попадаешь в голову. В общем, хороший был метод, правда, имел свои недостатки и основной — повышенный расход боеприпасов. Тут уж приходилось выбирать: беречь патроны или собственные жизни.
- Работать во все стороны по секторам! — командовал Саня, меняя длинные пулеметные магазины. — Три уровня, 12 часов — каждому свой кусок… В воздух не шмалять, искать цель стволом.
Я забегал взглядом по развалинам.
- Стволом я сказал, а не носом! — прикрикнул он.
И снова я не понял, зачем нужно вдоль руин водить автоматом, когда проще глазами.
Только потом, несколькими месяцами позже, мы услышали оценку этого приема из уст одного из пленных боевиков. Он признавался, что когда видел гуляющие по окнам оружейные стволы (даже не стреляющие), предпочитал не высовываться из–за укрытия. Думал, выцеливают именно его. Вот так за один заход собровец научил нас жечь и экономить боеприпасы. Я хватал каждое слово на лету, как воробей мошкару. Может, потому и остался жив. Но так повезло не всем, если мое сегодняшнее состояние можно считать везением. Очень скоро духи приспособились к нашим методам и стали использовать их в своих интересах…'
На этих строчках Полынцев обжегся угольком истлевшей сигареты. Больно. Только разве это боль в сравнении с той, что досталась солдатам. Даже ойкнуть не посмел.
