Я родился двенадцатым сыном зайсанга, Я в Тибете бывал, доходил и до Ганга, Если хочешь ты знать, то по тетке-меркитке Из чингизовой мы происходим кибитки! — Падежей избегая, чуждаясь глаголов, Кое-как я спросил у потомка монголов: — Отчего ж темнота, нищета и упадок? — Он сказал: — То одна из нетрудных загадок. Я отвечу тебе, как велит наш обычай, Потускневшей в степи стародавнею притчей. Был однажды великий Чингиз на ловитве, Взял с собой он не только прославленных в битве, Были те, кто и в книжной премудрости быстры, По теперешним званьям большие министры. Соизволил спросить побеждавший мечом: — Наслаждение жизни, по-вашему, в чем? Поклонился властителю Бен Джугутдин, Из кавказских евреев был тот господин. Свежий, стройный, курчавый, в камзоле атласном, Он промолвил своим языком сладкогласным: — Наслаждение жизни — в познании жизни, А познание жизни — в желании жизни. — Хорошо ты поешь, — отвечал Темучин, — Только пенье твое не для слуха мужчин. Ты что скажешь, — спросил побеждавший мечом, — Наслаждение жизни, по-твоему, в чем? Тут китаец оправил холеную косу И ответил, как будто он рад был вопросу: — Наслаждение жизни — в стремлении к смерти, А стремление к смерти — презрение к смерти. — Говоришь ты пустое! — воскликнул Чингиз. — Ты что скажешь, бухарец? Омар, отзовись! И ответил увидевший свет в бухаре Знатный бек, — был он в золоте и в серебре: — Наслаждение жизни — в покое и неге, В беспокойной любви и в суровом набеге, В том, чтоб на руку взять синецветную птицу И охотиться в снежных горах на лисицу. Молвил властный: — И этих я слов не приму. Видно, слово сказать надо мне самому. Только тот, кто страны переходит рубеж, Подавляя свободу, отпор и мятеж, Только тот, кто к победе ведет ненасытных, Заставляя стенать и вопить беззащитных, Тот, кто рубит ребенка, и птицу, и древо, Тот, кто любит беременным вспарывать чрево, Кто еще не родившихся режет ножом, Разрушает настойчивый труд грабежом, — Ненавистный чужбине и страшный отчизне, Только тот познает наслаждение жизни!
