– О, Господи!..
Пыжиков перелистывал отсканированные слои мозга и докладывал Утякину:
– Сотрясения нет!.. Похоже, действительно только сильный ушиб… Слушай, какие у нее сосуды! На зависть! Если бы у меня были такие сосуды, я бы академиком стал!..
– Не станешь, – пробурчал Утякин, вглядываясь в монитор компьютера.
Он не заметил, как вновь обидел Пыжикова.
Утякин сам взялся везти каталку в отделение, приказывая Ангелине не разговаривать до поры, когда услышал позади:
– Ты меня, Миша, когда-то выручил, теперь я тебя… Мы квиты. Пожалуйста, ко мне больше не обращайся!
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся Утякин, всецело поглощенный мыслями о своей пациентке.
От такой неблагодарности нейрохирург Пыжиков чуть не прослезился, но взял себя в руки, постарался разложить обиду на молекулы и выдохнул ее через ноздри…
Уж как хлопотала Александра. Она сама взяла на руки Лебеду и переложила в постель с идеально взбитыми подушками.
– Что же вы, Ангелиночка! – приговаривала баском. – Как же так!
А старуха, крепчая на глазах, лишь виновато улыбалась. Утякин воткнул ей в вену иглу, подсоединил капельницу и наконец спросил:
– Что произошло?
Физраствор потек в вену живительным ручейком, укрепляя кровь, а Лебеда, сделав глупые круглые глаза, ответила, чуть сипя:
– Не помню… Отшибло память…
Утякин внимательно посмотрел на пациентку и ободрил ее словом.
– Ничего, восстановится!
Оставив старуху на попечение Александры, он отправился в свой кабинет, где до утра просидел безучастный ко всему. Иногда тренькал мобильный телефон, определяя домашний номер – Светочка волновалась, но Михаилу Валериановичу было не до соучастия к чужому, пусть и жениному волнению. Сам переволновался…
Михаил Валерианович, перенервничавший и усталый, пропустил крайне важный звонок…
Приобретя в магазине «Давидофф» любимые сигары, Чармен Демисович уселся в свой «Бентли» и через переговорное устройство распорядился шоферу ехать. По дороге он переложил купленные сигары в старинный походный хьюмидорх одну закурил в салоне, пуская плотный дым через рот и ноздри одновременно.
Настроение у Чармена Демисовича в этот вечер было печальным, впрочем, как и во все вечера предыдущего года. Будучи человеком, чрезвычайно сильным духом, он не позволял своему существу опуститься в пучину депрессивного океана, хотя для этого была глобальная причина…
Он успел выкурить лишь четвертушку сигары, когда автомобиль подкатил к чистенькому подъезду старого, но замечательно отреставрированного дома.
Чармену Демисовичу в доме неподалеку от Лубянской площади принадлежал этаж площадью что-то около тысячи метров, в котором прижился стиль модерн.
Антикварная мебель, картины истинных мастеров, бассейн, выложенный штучной плиткой, поднятой с затонувшего греческого корабля, которой возраст был за пятьсот лет, винная коллекция, входящая в десятку лучших в мире, – ничего в последний год из вышеперечисленного не радовало Чармена Демисовича, как должно было. Утонченное выражение богатства лишь чуть скрашивало происходящую жизнь.
Выйдя из лифта прямо в прихожую квартиры, он скинул с плеч в руки горничной с вычурным именем Изольда легкое демисезонное пальто с опушкой из норки, передал ей трость с головой бедуина и сразу же, не меняя ботинок на любимые тапки с загнутыми по-восточному концами, прошел в женскую спальню.
Она сидела на банкетке возле окна, всматривалась, не шевелясь, в движение улицы. Она по-прежнему держала спину прямо, стала еще худее, чем в молодости, все такая же, похожая на селедку.
Она не повернулась на приход мужа, лишь костистое плечо слегка опустилось, показывая Чармену, что жена все же заметила появление мужа.
Он несколько потоптался в нерешительности возле двери, а потом, словно решившись на что-то непростое, вошел.
Сейчас он был похож на совсем уставшего печального верблюда, в глазах которого застоялись слезы.
Он остановился в метре от жены и тихо позвал:
– Ксана!..
Она также тихо ответила:
– Чармен…
Он сделал еще шаг, склонился и коснулся пухлыми губами ее приоткрытой шеи.
– Ты опять не снял ботинок, – констатировала она, так и не обернувшись.
– Не снял, – подтвердил Чармен.
