С ним же ничего не происходит! Он в великолепной форме! Полон сил и энергии! Хотя ящерку использует для себя крайне редко!.. Может быть, кожа немного не та стала…
Дальше он не думал, потому что Ксана наконец повернулась к нему…
Из ее глаз лился теплый свет…
– Хочу вина, – произнесла она.
– Конечно, конечно! – обрадовался он и побежал в специальную комнату очищать от пыли бутылку старого красного. – Любимая!.. – Ему казалось, что она произнесла свое желание даже с некоторым кокетством, чего давно за ней не замечалось… – Живи, живи!.. Только живи!..
Как мало человеку надо, чтобы в нем забрезжила надежда на чудесное.
Чармен составил на серебряный поднос бокалы рубинового стекла, блюдо с нарезанными сырами и гроздью изумрудного винограда, чуть вяленых фруктов на изумительной белизне фарфора для запаха…
Он возвращался к ней, сохраняя в своей душе ее взгляд из молодости, которым она посмотрела на него, и шептал про себя только одно: «Лишь бы Утякин не подкачал! Работай, Миша! Я для тебя ничего не пожалею, если сделаешь!»
А потом они цедили вино, вкушали сыры и разговаривали, не замечая бег ночных часов.
– А помнишь, как мы познакомились? – спрашивала она.
Ее кожа под толстым слоем тонального крема, казалось, раскраснелась от ускорившейся крови и от предстоящего воспоминания.
– Конечно, помню. – Он с готовностью направил свое сердце в прошлое. – Я был молод…
– Ты всегда был таким, – улыбнулась она. – Большим восточным человеком без возраста! За сорок лет ты совершенно не изменился!.. Признавайся, ты все-таки цыган!
– Нет-нет!
– Конечно, да!
Она взяла виноградную гроздь и отщипнула от нее ягоду. Виноградина оказалась такой спелой, что кожица лопнула и брызнула соком.
– Вот так и моя кожа, – с улыбкой произнесла Ксана. – Так и моя кожа лопается. Только не от спелости, а стремления, как ты говоришь, к тлену!
Он постарался пропустить ее слова мимо ушей, сделать вид, хотя в груди стало больно и тесно.
– Помнишь, я пришел к вам в ГДРЗ?
Она кивнула.
– Я случайно вошел к вам в отдел, мне нужно было в отдел писем, а я попал в музыкальную редакцию!
– Ты тогда всем бабам понравился. Тебя еще неделю обсуждали!
– А мне понравилась лишь ты!
– До сих пор не могу понять, что ты рассмотрел во мне?
Ксана вставила в потрескавшийся мундштук сигарету, щелкнула зажигалкой и втянула в себя дым.
– Я вошел и увидел только тебя, – вспоминал Чармен. – Ты вот так же курила, стоя у окна. Длинный костяной мундштук, тонкие длинные пальцы, низкий голос… Я тогда понял, что ты та женщина, которую я надеялся встретить всю жизнь!
Она была очень благодарна ему за эти слова, за его долгую любовь к ней, за трогательное ухаживание в старости.
– Сейчас я – старая. А ты все такой же! – В ее глазах стояли слезы.
– Нет-нет! – возмутился Чармен. – Ты по-прежнему прекрасна! И вовсе ты не старая. Утякин говорит, что твой организм соответствует возрасту двадцатипятилетней женщины!
– Кожа… – печально улыбнулась она.
– Утякин все сделает!.. Я не могу смотреть на твои слезы!..
Утякин, – повторила она, растягивая фамилию, словно пытаясь распробовать ее на вкус, сравнивая с каким-нибудь продуктом. Как будто в рот положили какую-то бяку. – А помнишь Юлечку?
Он поднял густые, кустистые брови.
– Юлечку Ларцеву, – уточнила она. – Мою самую близкую подругу!..
Ну, конечно, он помнил ее. Девочку, умершую при родах. Они тогда еще хотели усыновить мальчика, но им не дали тогдашние власти.
О том несбывшемся желании они подумали в унисон.
– Интересно, жив ли сейчас ее мальчик?
– Если жив, ему сейчас уже к сорока.
– Господи, как время летит!
Ему стало видно, как кровь отхлынула от ее кожи, сделав черты лица бледными, почти неживыми. Он порадовался этому чрезвычайно! Она хочет жить! Она боится смерти!..
– Я не боюсь смерти, – перебила Ксана его мысли. – Я ужасаюсь тому, что мне не довелось в жизни
