несколько кусков раскаленного мяса, вернулся в комнату, в которой спал, надел свою наволочку, затем снял ее, порылся в гардеробе, отыскал в нем брюки и прочее необходимое, облачился в чужое и, проговорив: «Я — Батый!» — вышел из входной двери.
Кузьминична по-прежнему сидела, привалясь спиной к стене, и держала стремящиеся наружу кишки.
Это он убил Кино! — внезапно догадалась старуха. — Это он ее детским мечом ткнул в самое нутро!..
Она потеряла сознание и находилась в странных эмпиреях другого бытия до прихода мужа, своего Дато, который, сохраняя самообладание, вознес жену свою на руки и бежал с нею до самого приемного покоя больницы, где ей сделали операцию и заверили пожилого супруга, что его благоверная останется жить.
Ему позволили сидеть с ней в реанимации, и когда она пришла в себя после наркоза, муж первым делом спросил:
— Он?
— Нет, — прошептала она синими губами, защищая сына.
— Он! — был уверен Дато.
Батый вышел из дома и направился в сторону вокзала. С ним была сумка, в которой помещались остатки жареного мяса. Кинжал был устроен под левой подмышкой, подвязанный на ремешке.
На вокзале он подошел к воинской кассе и попросил у миловидной кассирши билет до Улан-Батора.
Девушка выписала проездной документ и подумала о покупателе, что он ничего себе лицом и телосложением, только вот голос тонковат.
— Служить? — поинтересовалась кассирша.
— Воевать, — ответил Батый.
Девушка с пониманием кивнула головой, а когда покупатель удалился, по прошествии получаса она вдруг осознала, что не взяла с него за билет деньги. Еще она подумала, что в той стороне, куда отправился азиат, вроде бы горячих точек нет, в чем, впрочем, до конца не была уверена… Она провздыхала до конца рабочего дня, сетуя на себя, что как была дурой всю жизнь, так и останется таковой навсегда! За билет до Улан-Батора ей работать целый месяц.
Батый сел в поезд, забрался на полку и смотрел долго на удаляющийся город, в котором он родился и который покидал навсегда.
— Я — воин! — шептал он. — Я — богатырь!..
Мыкин и Митрохин с удовольствием проводили время на погранзаставе. Так как они были на переподготовке, к которой кадровые офицеры относились снисходительно, считая тридцатипятилетних мужиков гражданскими, то и спроса с них не было никакого. Более того, офицерский состав даже несколько завидовал мужикам, поскольку те жили в мегаполисе и были причастны к его радостям, в частности к пивным местам и девицам, коих в азиатских степях не имелось вовсе.
Начальство закрывало глаза на то, что друзья частенько самовольно уходили за пределы части и возвращались навеселе.
— Лишь бы солдат не вовлекали! — мудро решил начальник заставы.
— Ах, благодать! — вздохнул Митрохин, потягивая пивко и закуривая его травкой, приобретенной на базаре.
— И не говори! — поддержал Мыкин, обсасывая воблино ребро.
Друзья отдыхали в котельной, которая обогревала всю заставу. Они расположились на толстых трубах с горячей водой и воображали себя на теплом пляже.
Котельная работала на угле, который забрасывался в специальную печку.
— Устарелая система! — со знанием дела констатировал Мыкин. — Лет тридцать как вышла из употребления!
— Как думаешь, ищут нас? — поинтересовался у друга Митрохин.
— А ты думал, забыли! — сплюнул пивной слюной Мыкин. — Какого хрена ты у мента пушку хватанул! Если бы не ствол, то давно бы забыли!
— Да, — согласился Митрохин. — Дурака свалял.
— Авось пронесет! — неожиданно перекрестился Мыкин, чем удивил подельщика.
— В Бога веришь?
— Готов во все верить, лишь бы пронесло!
— Все будет зер гут! — улыбнулся Митрохин и глотнул пива прямо из трехлитровой банки, не пролив ни капли.
Дверь в котельную отворилась, и весь кайф друзьям обломал старшина Огрызов. Он втащил в жаркое помещение свое жирное тело и, оглядев картину попойки, сделал притворно-круглые глаза.
— Да это что такое здесь происходит! — возопил старшина. — Да как посмели!
— Пшел ты! — процедил сквозь зубы Мыкин, разо-млев на горячей трубе.
Старшина, честно сказать, совершенно не хотел скандала, а просто желал, чтобы его пригласили на распитие пива; попросить гордость не позволяла, потому служака решил показать власть, а потом смилостивиться и утолить жажду за чужой счет. Но не тут-то было! Его примитивно послали! Приходилось отстаивать свою честь и честь мундира!
— Ты кому это сказал! — завращал глазами жирный пограничник.
Обычно от этого вращения глазными яблоками новобранцы приходили в ужас, который сопровождал их первые полгода службы. Затем пацаны привыкали к жиртресту и только делали вид, что пугаются его моргал.
Тем более скорченной физиономии не испугались и Мыкин с Митрохиным.
— Я тебе это сказал! — уточнил Мыкин. — Тебе, жирная харя! И не вращай своими свиными глазками, не напугаешь!
— Да ты что!.. — взвизгнул Огрызов. — Да я сейчас!..
Старшина схватился за свой круп, к которому была прикреплена кобура с оружием, нервно задергал замком, пока наконец пистолет не оказался в его руке, направленный на Мыкина.
— А ну, встать! — приказал Огрызов.
— Счас! — скривился Мыкин, сделал глубокую затяжку травкой и пустил пахучее кольцо к потолку.
— Ты лучше проваливай подобру! — посоветовал Митрохин. — Не любим мы тебя! И пиво на шару не получишь!
Огрызова трясло. Трясло и руку с пистолетом.
— Встать, кому сказал! — прокричал он истошно. — Обоих постреляю, гады!
— Ну, гнида! — отозвался тепловик и лениво сполз с трубы.
Он медленно подошел к старшине, уперевшись в дуло пистолета грудью.
— Давай стреляй, окорок тухлый! Чего медлишь!
— Лучше отойди! — нервно предупредил Огрызов.
— А ты не пугай! Мы тебя давно знаем, давно тобою пуганные! Не припоминаешь? — Мыкин повернул лицо в фас. — Напрягись!
Старшина сузил глаза.
— Лет пятнадцать назад! — уточнил Митрохин, туша докуренную папиросу с анашой. — Это мы тебе тогда пердунчик подложили! Припоминаешь?!.
Через секунду было ясно, что Огрызов вспомнил.
С того момента в Ленинской комнате Вася Огрызов остался старшиной навсегда, безо всякой надежды на прапорщика. Было такое мнение у командования — пердунов не повышать в звании. Он все вспомнил, и обида подкатила к глазам океаном. Его толстый палец затрепетал на курке табельного оружия, и Мыкин каким-то шестым чувством уловил смертельный миг, нагнулся, пропуская кусок свинца у себя над головой. Но уже через мгновение разогнулся и коленом нанес непоправимый удар в пах Васи Огрызова, так что тот рухнул, словно заколотая свинья, и завозился, закорчился на полу.
Мыкин, осознав, что его только что чуть было не убили, утерял над собой контроль и стал наносить один за другим удары кирзовыми сапогами в область головы старшины. Он бил долго и точно. Если бы Митрохина спросили, делал ли Мыкин это с удовольствием, то Митрохин бы искренне ответил, что нет! Нет, нет и нет! Тепловик просто защищался, стараясь нейтрализовать врага.
