В шумной провинции ульев, в сладкой Алькаррии, ставшей горькой, как плач, свистели твои пули, подлый палач. Приходи и увидишь, что гниющим мясом стали твои солдаты. Приходи и увидишь, что знамена твои разодраны и помяты. Мертвые, от которых к небу поднимается смрадный чад, мертвые под дождем и под снегом, под безжалостным солнечным светом, в степях, на холмах, возле старого дуба,— страшно и грубо,— мертвые. Они молчат. Молчат, как кричат, о том, что кровь их заледенела, что их красным крылом задела та гармония жуткая, что на крыльях незримых летает и каждому взрыв могилы дарит. Ты, паутина с зубами зверя,— самолеты моей Испании тебя протаранили, все больше в победу веря. Приходи и увидишь, как, шатаясь от голода, поднимаясь из грязи скользкой, вырастает войско: это мы, испанцы, живые, но словно изваянные из отважнейшей бронзы, с волосами, в которых запутались свежие росы. Ты увидишь, как встали мы против холода. Наши рты, провалившиеся от голода, мы вытягиваем в улыбки. Наши взгляды от бессонницы зыбки, а рубашки продырявлены выстрелами… Но мы выстоим! Ты шлешь нам свинец и сталь, брызжешь грязной слюной, ты, как низкий предатель, распорядился своей страной. Что ты сделал с ее людьми? Ведь дороже нет ничего у Италии. Без людей погасли огни в домах, шахты гудеть перестали. Плуги молчат на полях, в плавильных печах нет больше жара. Зато есть Гвадалахара! Есть вдовы — ты сделал их вдовами. Есть сироты — ты повинен в постигшем их страшном ударе. С твоими напутствиями бредовыми шли отцы их к Гвадалахаре. И разве они мой народ одолели? Как дикие звери пришли, как жалкие псы околели. Молчат твои мертвецы. Ты слышишь лишь голос Испании гордой. Летит он во все концы. Мерзавец, актеришка, мы ткнем еще в лужу тебя твоей театральною мордой! Диктатор виселиц, сам ты сдохнешь в петле. Сегодня мы дали тебе по зубам, а завтра слово свое и Италия скажет, она тебе покажет и не то еще!
