грохот.
— Андрюшка… Андрюшка, — шептал Парда, мысленно обращаясь к Латыпову, который один дрался на вершине горы…
Латыпова едва не захватили врасплох. Проведя почти двое суток без сна, боец задремал, но сон его был тревожен, и он успел вовремя услышать шорох кустов на тропинке и поднял голову. К нему крались три басмача. Двоих Латыпов положил из винтовки, третий уполз за груду камней. Когда же внизу опять послышался шорох, Латыпов бросил гранату.
Он решил, что спать ему нельзя. Сон означал смерть. Поэтому время от времени Латыпов скатывал по тропинке мелкие камешки, показывая притаившимся в кустах басмачам, что он бодрствует.
Поглядывая с вершины горы на кишлак, слыша редкие выстрелы осажденных товарищей, Латыпов не падал духом. Он был уверен в том, что помощь придет. Не раз и ему приходилось вызволять стоявшие в глухих горах гарнизоны. Ему вспомнился случай, когда он с эскадроном спешил на выручку взвода второй стрелковой дивизии, окруженного в кишлаке Ак-Дагана. Эскадрон с ходу бросился в быструю горную речку, переплыл ее и спас гарнизон.
А ведь обычно переправы через бурные реки совершались с большими предосторожностями, при помощи опытных проводников, хорошо знавших броды…
Он был уверен, что и теперь, преодолевая преграды, где-то спешат на помощь смелые всадники…
Так без сна и воды прошли еще сутки…
Когда сумерки вновь спустились на землю и глаза Латыпова стали слипаться, он, чтобы разогнать сон, подложил под голову несколько камней. Вдруг в горах, со стороны кишлака, послышался тяжелый грохот. «Обвал!»— подумал Латыпов. Он не ошибся. Пастухи из Гиляна, пасшие в горах овец местного бая, спустили на расположившихся внизу басмачей лавину камней. Латыпов привстал и прислушался. Но опять все было тихо вокруг. Только еще отчетливее доносился глухой рев потока. «Где Парда? Куда пропал Парда?» — думал Латыпов, чувствуя в сердце щемящую тоску. Ему представилось, что юноша попал в плен к басмачам и они теперь пытают его. Латыпов сжал кулаки. «Ах, зачем я его отпустил?»
Внезапно за его спиной послышался шорох.
— Парда! — чуть не вскрикнул Латыпов, оглядываясь на пропасть. Но Парды не было. Это камешек скатился по водоразделу…
Скрипя зубами, кусая в кровь губы и покачиваясь, чтобы не уснуть, Латыпов промаялся до утра.
Он собрал ладонями немного росы, вытер лицо и взглянул на долину. Его слезящиеся глаза широко раскрылись. Вся долина, невидимая из кишлака и открывшаяся ему с высоты, была заполнена крошечными фигурками всадников в чалмах и халатах. В первую минуту Латыпову показалось, что басмачи бьются между собой. Сшибаясь и кружась, всадники яростно рубили друг друга. Но вот Латыпов ясно увидел трепетавший на пике совсем крошечный красный значок.
«Ура! Мусульманский дивизион! Товарищи! Наши!»— хотел крикнуть он, но из его груди вырвался только протяжный стон.
Латыпов привстал, но в ту же минуту кусты на тропинке раздвинулись и показалось желтое лицо со свисающими по углам рта усами.
— Патрон йок? Кончал патроп? — хрипел Мирза-Каракул, улыбаясь, подмигивая и прицеливаясь в него из револьвера.
Латыпов быстро вскинул винтовку.
Оба выстрела слились в один. Басмач грузно опрокинулся на тропинку.
Но пуля врага попала в ногу Лагыпова. Он зашатался и припал на колено. Но тут же, услышав шорох внизу, собрал последние силы и, опираясь на винтовку, поднялся.
Басмачи с радостным визгом поднимались по скату. Чернобородый джигит с кинжалом в руках шел на Латыпова.
— Сдавайсь! Таньга много даем! В каждом кишлаке женить будем! — говорил он, прищурившись.
Латыпов выпрямился. В его воображении с молниеносной быстротой пронеслись образы Парды, Ильвачева, Ладыгина. В косящих глазах вспыхнули рыжие искорки… Он поднял винтовку и, широко размахнувшись, вдребезги разбил ее о скалу. Потом, прихрамывая, он подбежал к обрыву и, когда руки бандитов уже протянулись к нему, крикнул что-то и прыгнул в пропасть.
За последние два дня Казахбай не предпринимал атак, но Ладыгин сам сделал ночную вылазку и нанес противнику большой урон.
— Почему наших нет до сих пор? — тревожно думал Вихров. — И патронов совсем мало осталось…»
Во дворе послышался гул возмущенных голосов. Харламов, держа руку на эфесе шашки, горячо говорил что-то стоявшему перед ним Лавринкевичу.
Предчувствуя недоброе, Вихров вскочил и побежал через двор.
— А что же, подыхать нам? — нагло и умышленно громко говорил Лавринкевич, глядя на Харламова злыми глазами.
— Что такое? В чем дело? — спросил Вихров.
Харламов повернул к нему искаженное гневом лицо. — Подбивал ребят насчет сдачи, — сказал Харламов. — Говорит, басмачи принимают с охотой.
— Вы это что, Лавринкевич? — сказал Вихров, угрожающе подступая к нему. — А ну, сдать оружие!
— Плевать я хотел…
— А, да что с ним толковать! — крикнул Харламов. — Тут товарищи головы кладут за народное дело, а он, гад, предатель… Эх! — Харламов рванул шашку из ножен.
Но в эту минуту кто-то крепко схватил его руку. Он оглянулся. Рядом с ним стоял Ильвачев.
— Товарищ военком! — вскрикнул Харламов.
— Ну?! Я приказываю, опусти шашку, — твердо сказал Ильвачев.
Тяжело дыша, Харламов отошел в сторону, тщетно стараясь вложить клинок в ножны: его большие руки тряслись, и конец клинка плясал по верхнему кольцу ножен, не попадая на место.
— Лавринкевич, дайте винтовку, — попросил Ильвачев…
Только теперь красноармейцы услышали, что в дувал кто-то стучит.
— Э-э-эй! Уртоклар!.. Басмач нет… Басмач ушел! — доносился из-за дувала глухой старческий голос.
— Что тут происходит? — спросил подошедший Ладыгин.
— Кто-то передает, что басмачи ушли, — сказал Ильвачев, пожимая плечами.
— Может быть, провокация? — Ладыгин пристально посмотрел на него. — А ну, давай проверим. — Он о решительным видом полез на дувал.
— Осторожно, товарищ комэск! — крикнул Харламов, подбегая к нему, — Дайте я посмотрю.
Но Иван Ильич уже влез на дувал.
— Как нет басмачей? Вон они! В ружье! — крикнул Ладыгин, увидев быстро приближающуюся к кишлаку большую колонну всадников в чалмах и халатах.
— Это не басмачи, товарищ комэск, — заметил дальнозоркий Харламов. — Это наши мусульмане идут. Смотрите, во-он на рыжем коне, видите? Это ж Куц едет!
— Мусульмане? — недоверчиво проговорил Иван Ильич. — А где ты Куца видишь?
— А вон впереди.
— Верно, он… — Ладыгин оглянулся и крикнул: — Отставить! Наши идут! Открывай ворота!..
Куц первым въехал во двор.
— Привет друзьям! — сказал он товарищам.
Во двор спешили дехкане. Впереди выступал давешний высокий старик. Он подошел к Ивану Ильичу и заговорил что-то.
— Очень беспокоился, говорит, — переводил Гриша. — Рад, говорит, видеть вас и других воинов в добром здравии. Приглашает в гости… В общем, все хорошо, говорит, но народ опасается, как бы не было неприятностей.
