Возвращение на Мару

Глава 10.
1.
Решив, что из Мареевки можно будет уехать в любой момент, мы с Машей пришли к мнению, что настала пора сменить вектор поиска: если раньше наши усилия были в основном направлены на изучение историко-краеведческих документов и литературы, то отныне мы договорились сосредоточиться на личностном факторе. Стало ясно: вопросы, волнующие ныне нас, некогда волновали и других людей. Явно неглупых и много времени посвятивших разгадке тайны Белого Кельта и его дочери. И особняком среди них стоял Петр Константинович Сосновский. Похоже, тетрадка со стихами принадлежала ему.
12 июля мы с Машей уехали сначала в Любимовск, затем в областной центр, где пробыли около двух недель. Увы, работа в архивах нам практически ничего не дала. Узнали совсем немного. Родился Петр Константинович в 1907 году. Из мелкопоместных дворян. После окончания Московского университета был направлен на работу в Любимовск, где почти двадцать лет возглавлял статистическое управление. Погиб Петр Константинович в 1946 году.
Вот и все, что мы смогли узнать. Остальное приходилось домысливать. Судя по всему, жил он тихо и скромно. В Мареевке у него корней не было. Наверное, впервые Сосновский попал сюда во время одной из своих поездок по району. О том, что Мареевка его очень заинтересовала, свидетельствовал и тот факт, что он купил здесь дом. Был Петр Константинович холост, но общения с близкими людьми лишен не был: к нему в Любимовск переехала жить старшая сестра Софья, мать Василия и Сергия Изволокиных. Причем переехала уже будучи замужней женщиной.
Но даже из того немногого, что нам удалось узнать, становилось ясно, что Сергий Иоаннович либо сознательно вводил меня в заблуждение, либо сам многого не знал. Об этом мы и говорили с Машей, когда шли по дороге из Вязового в Мареевку.

— Что же получается, папа? — спросила Маша. — Сергий Иоаннович тебя обманул?

— Не знаю, не знаю… Сам все время об этом думаю. Похоже, ни род Сосновских, ни род Изволокиных к Мареевке никакого отношения не имели.

— А как же тогда рукопись? — не сдавалась Маша.

— Самое ценное в ней — запись Василия Иоанновича на последней странице, где упоминается о тайне и дяде Петре. Вот все, что я могу сегодня сказать.

— Но зачем его брат сказал тебе, что тетрадь эта родовая?

— То ли досочинил, то ли сам в это уверовал. Я думаю, что тетрадь попала к Сосновскому от какого-то неизвестного лица. Судя по всему, именно от него Петр Константинович и узнал о Белом Кельте и Анне. Эта история так захватила Сосновского, что он даже купил дом в Мареевке. Вне всякого сомнения, дядя тесно общался с племянниками, которые, узнав от него обо всем произошедшем на Маре, тоже заболели этой историей.

— Как мы с тобой?

— У нас только первые симптомы заболевания, а вот Изволокиных прихватило крепко. Да и не мудрено: в сорок шестом году они были совсем юными. Возраст сам по себе романтический, а если вспомнить стихи Петра Константиновича, то понятно: члены этого рода были людьми увлекающимися. Как знать, не уверовал ли тот же Василий Иоаннович в то, что эта тайна — его личная. Или очень хотел себя в этом убедить…

— Но ведь и ты подумал о том же, когда мы расшифровали стихи?

— Слушай, родная, легко задавать сакраментальные вопросы, труднее отвечать на них.

— Вот, ты сердишься, значит…

— Да ничего это не значит!

Мы какое-то время шли молча. Затем я продолжил:

— Впрочем, соглашаюсь. Мы оба подумали об этом. Перед нами типичный пример «очарования» в самом начальном смысле этого слова — чем дольше здесь живешь, тем сильнее тебя охватывают некие чары, в природе которых мы пока не можем разобраться. Но сейчас меня больше заботит другое: не могу сказать, что потеряна уйма времени, но, согласись, и в этом направлении нам удалось продвинуться ненамного. Вот ведь как бывает: жил человек, причем незаурядный человек, а после него остались четыре строки биографии и тетрадка стихов. Мы даже не знаем, откуда он родом, кто была эта таинственная Натали…

— Я думаю, она была не местная.

— Почему?

— Такие стихи в ранней юности пишут.

— Логично. Но что дальше?

— Не знаю.

— Вот и я тоже. Хотя…

Мы подошли к краю рощи. Впереди светлело Холодное.

— Есть идея, дочка. Давай-ка наведаемся сегодня вечером в дом Петра Константиновича.

— Мне нравится эта идея.

— А вот мне не очень, но другого выхода я не вижу. Вдруг нам повезет?

— Папа, днем нельзя туда пойти? Как-то страшновато вечером.

— Трусиха. Вспомнила о голосах, доносящихся из того дома? Вот заодно и послушаем их.

— Но ты же сам говорил, что только дураки ничего не боятся… И все-таки ответь: почему днем нельзя?

— Никто в деревне не должен знать, что нас заинтересовал этот дом. Никто! Сейчас не первые дни нашего пребывания на Маре, и соседи нас не поймут.

— Ты думаешь?

— Уверен.

За разговорами незаметно мы подошли к своему дому.

— Пришли, дочка.

— Папа, — сказала Маша, — не поверишь, но я по нему соскучилась.

— По Соловью-разбойнику?

— И по нему тоже, но я о доме говорю. Кстати, если Сергий Иоаннович Изволокин через Петра Константиновича имел отношение к дому Лукерьи, то к нашему — какое? Но ведь тебе завещали именно его.

— Очень интересный вопрос, дочка. Получив на него ответ, мы…

Закончить фразу я не успел, так как мое внимание привлек человек, сидевший на ступеньках нашего крыльца. Увидев нас, он поднялся:

— А я второй час вас дожидаюсь. Думал, уже не дождусь. Здравствуйте вам.