тянуть лямку, недосыпать и пахать так, что шея трещит, и потом две недели отсыпаться, отъедаться и пялиться в телевизор, пока не усну. Результат? Опять же налицо! - И он обвел жестом комнату.
В руках у меня была пачка спагетти к ужину. Однако я не двинулась в кухню, продолжая слушать, - чувствовалось, что монолог подходит к какой-то кульминации, к главной мысли. Валерий пробежался по комнате туда-сюда и остановился напротив. Глаза его блестели.
- Но все это сложилось случайно, понимаешь? Без моего участия! А вот следующую привычку я определю сам. И она решит мою судьбу. И твою тоже! - объявил он и выдержал новую паузу.
Реплик от меня, очевидно, уже не требовалось. Я согласно покивала и двинулась было в сторону кухни, но он придержал меня за плечо, притянул к себе и почти зарычал:
- Обещаю тебе: я буду пахать так, что шея затрещит! Но уж теперь - за письменным столом. И не с утра до вечера - от зари до зари! Если понадобится - сутками. Я превращусь в литературного раба. Я прочел горы умных книг о том, как пишутся книги. Я знаю, что смогу писать!
В азарте он опять забегал по комнате. Глаза его горели. Он был похож на мальчика-подростка. «Кто я для него? - вдруг пришло мне в голову. - Безликая аудитория? Муза? Маргарита? Арина Родионовна?»
- Если уж разные… - рассуждал он, качая головой. - Хотя… В общем, Бог с ними! Знаешь что? Я обещаю написать за год сногсшибательный роман! А если понадобится - два сногсшибательных романа!
- А три сногсшибательных романа? - поддразнила я. - Или два - это уже предел?
- Смейся-смейся! А вот я посмотрю на тебя на Багамах! Где ты встретишь следующий Новый год! С бриллиантовым кольцом на безымянном пальце. Что ты скажешь на это предложение?
- Имеется в виду… деловое предложение? - У меня вдруг сел голос.
- Деловым оно будет при наличии кольца. На второй день после выхода первого сногсшибательного романа!
Почему-то в этот момент я напрочь лишилась дара речи. Я совершенно забыла… да нет, я просто понятия не имела, какие слова говорятся в таких случаях! И еще не имела понятия, куда в таких случаях девают глаза.
Я набрала в кастрюлю воды, поставила на плиту и чиркнула спичкой. Спичка погасла. Вторая спичка резко полыхнула оранжевым и оставила длинный черный язык на блестящем белом боку кастрюли. Я взяла в руки пачку спагетти, надрезала край и приготовилась сыпать макароны в воду, не дожидаясь, пока та закипит.
Валерий отобрал у меня пачку. Повернул лицом к себе и произнес очень тихо:
- Так я не расслышал - как насчет Багам? И… кольца? - И тут же отпустил мою руку и бодреньким голосом закончил: - Собственно говоря, для меня все эти штампы и прочий официоз ничего не изменят! Но я тут на досуге подумал о тебе… Чего твоему паспорту, спрашивается, всю жизнь пустовать?
На этот раз голос не подвел и меня.
- Посмотрим, посмотрим… На ваше поведение… роман… и погоду на Багамах… А вдруг цунами?!
И тут он захохотал и рывком притянул меня к себе, забыв о предварительном магическом взгляде в правый глаз.
Теперь он писал.
Мятые, исчерканные рваной вязью неизвестных знаков листы неуправляемо размножались на столе. Время от времени они вспархивали с его края и, помедлив в свободном полете, изящно опускались на пол. Порой они залетали на полки книжного шкафа, порой уползали под кресло или обретали пристанище на подоконнике за цветочным горшком. А иные, улучив момент, норовили даже вырваться на волю - на балкон.
Я охотилась за ними. Я терпеливо выслеживала их и, выбрав подходящий момент, одним броском хватала сразу несколько, не дав им опомниться, складывала ровной стопкой и придавливала громадным черным дыроколом. А далее с ними происходило чудесное преображение: Валерий брал пачку в руки и, наскоро перетасовав, принимался бойко расшифровывать их, аккомпанируя себе на машинке. Поначалу ее клавиши стучали в ритме задумчивого вальса, с акцентом на первой доле: «КЛАЦ! Клац-клац… КЛАЦ! Клац-клац…» Затем, войдя в азарт, машинка переходила на безостановочную пулеметную очередь, а временами, призадумавшись на минуту, чтобы перевести дыхание, разражалась свободным имровизационным пассажем.
Похоже, что все философские вопросы, равно как и политические, а заодно и литературные проблемы, были наконец разрешены, и наша новая жизнь, моя и Валерия, вошла в предназначенное ей русло.
Из колеи выбивались только ночи. После некоторых из них меня начинало клонить в сон на втором уроке. А книги, мои покинутые книги! С каким укором выглядывали они теперь с нижней полки старенькой этажерки!
По словам же Валерия, эти ночи будили в нем вдохновение.
- Но почему ты повышаешь свою производительность труда за счет моей?! - возмущалась я. - И вообще, прибереги лучше силы для Багам!
- Для Багам - только тренировки и еще раз тренировки! Мы обязаны прибыть туда в прекрасной форме! - неумолимо объявлял он.- Ты не позвонила вчера, - пожаловалась мама вечером. Голос по телефону звучал почти плачуще.
- Ну… не смогла. Извини!
- И когда теперь? - спросила она (будь это другой человек, можно было бы сказать - «капризно осведомилась»).
- Что - когда?
- Ты забыла?! Собирались же вчера на толчок!
- Ой-й…
Провалиться со стыда: точно, забыла напрочь! А мама собиралась, ждала, раздумывала, что и в каких рядах посмотреть… Звонить к Валерию она неизвестно почему стесняется.
- Мам, ну извини… Ну хочешь - сходим в следующее воскресенье? Или даже завтра… часа в три?
На толчок мы всегда ходим вдвоем с мамой. Папа утверждает, что от палаточных рядов у него кружится голова.
Мама же от этих походов словно молодеет.
Она равнодушно проходит мимо уютных полотняных комнаток и крошечных магазинчиков, увешанных роскошными вечерними платьями из велюра и шелка; не глядя минует висячие башни прозрачных шифоновых блузок и строгие колонны брючных костюмов, пар и троек.
Все это она может пошить и сама. (Однако, хочется заметить, не шьет!)
Зато ее неизменно притягивают турецкие вязаные свитерки и кофточки - на мой взгляд, довольно безвкусные, с какими-нибудь вышитыми цветами, стразами и обязательной отделкой люрексом, из тех, что растягиваются после первой же стирки. Что уж там видит в них мама с ее безупречным вкусом, когда замирает в оцепенении перед этими кустарными изделиями, для меня всегда оставалось тайной. Покупает она их, правда, редко - я подозреваю, что все-таки стесняется меня, поскольку без слов ощущает мое изумление.
Но даже и при мне мама не может устоять перед расшитыми блестками и цветными камешками шлепанцами, которые мы с папой именуем шехерезадниками. Эти шехерезадники мама приобретает в среднем раз в два года, причем каждая новая пара отличается от предыдущей примерно так же, как рисунки в тесте для первоклассников «Найди шесть различий».
Но сегодня мне было здесь как-то неуютно. Наверное, так чувствует себя человек, выигравший в лотерею кругосветный круиз и после возвращения ступивший с палубы белоснежного корабля на обшарпанные ступеньки родимого «Икаруса».
Толстая тетка суетливо натягивала бюстгальтер, пытаясь застегнуть его поверх черного свитера. Вокруг слышалось:
- Ну не могу я уступить, девушка! Я же реализатор, ре-а-ли-за-тор!
- Черт! Смотри, какая здесь яма! Чуть ногу не свернула! Не могли уже асфальт по-человечески положить…
- Кофе капуччино, хачапури, пицца! Салатики свеженькие…
- А сзади вообще хорошо. Сзади - ну отлично!
- Чурчхела! Желающие! Чурчхела, желающие! Чурчхела-желающие!
