- Марина! Я тебя спрашиваю - не пестрый?!
Я очнулась. Мама с упреком смотрела на меня. Мы выбирали свитер для папы. Приближалось двадцать третье февраля - всегда самый главный праздник у нас дома, не считая Нового года. И в этом году мама так же старательно, как и всегда, готовилась к нему. Удивительно! А мне-то казалось, что жизнь в доме без меня остановилась.
- Ой, извини, задумалась… Нет, ничего, нормальный. Может, скучноват немного… Но в общем-то элегантный.
Как ни странно, старая жизнь продолжалась повсюду! С искренним удивлением я замечала, что люди вокруг по-прежнему готовят пищу, сплетничают, делают маникюр и возмущаются несправедливостью начальства.- Вся жизнь учителя - сплошной бег! - вздохнула Людасик. Мы расположились, как обычно, в углу у окна за моим личным столиком, отделенные ото всего мира поворотом ключа и тремя книжными стеллажами. - Или бежишь к восьми, на первый урок. Или к полвосьмому, на дежурство. На уроке то же самое: то опросить не успеешь, то объяснить, то в журнал записать. А моя теть-Света, тоже учительница, всю жизнь завтракала стоя, боялась опоздать. Представляете? Кроме, может, воскресений… Так и отпечаталось в памяти - я собираюсь в первый класс, бабушка печет оладушки для любимой внучки, а теть-Света, одетая уже, стоя глотает чай. И все привыкли, вроде так и надо… Она разведенная была, жили тяжело, нуждались, конечно. Часов всегда набирала под завязку, а тетради, понятное дело, проверять не успевала. Ей Надька, дочка, с третьего класса помогала. А мне не доверяли - маленькая! А я выросла и в отместку - туда же, в педагогический…
- И все-таки у нас учитель - по определению святой, - предположила я. - «Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени…» И все в таком духе. А ежели шаг вправо, шаг влево - выходишь из образа.
- Хорошо софгенская племянница сказала, - заметила Римус. - Она у нее тоже историк по образованию, но на работу устроилась с умом - в частную прачечную. А однажды у нас Ирка в декрет уходила, помните, часы освободились? Ну, Софген и пустилась свою Нельку обрабатывать - призвание, то-се, разумное- доброе-вечное… Уже и расписание для нее выбила - три дня в неделю при пятнадцати часах, одна смена! Без классного руководства! Видели вы такое?! Так эта Нелька ей и говорит: извини, мол, любимая тетя, но если учителя работают за такую зарплату, так они вообще не имеют права преподавать. Их к детям подпускать нельзя! Понятно вам, дорогие мои, что народ о нас думает?
Мы покорно покивали.
- И может быть, народ где-то прав, - резюмировала я.
- А я, слушайте, привела своего Одинцова к новому психологу… - вспомнила Людасик.
- Одинцов - это кто? Который в десятом, с красным сотовым ходит? - уточнила Римус.
- Да нет, это из моего девятого, который на всех уроках монстров рисует. Привела к психологу…
- Подождите! Разве у нас уже и психолог есть? - удивилась я.
- Скоро месяц как! Ты у нас, Марыська, вообще вознеслась - ничего не замечаешь! Приятная такая психологиня, голосок нежный-нежный. В продленке сидит… Ну, являемся мы к ней. Она послушала немного, как Одинцов бубнит, что-то записала и велела прийти через неделю. А меня задержала. Поговорила еще немного о всякой ерунде и заявляет: «Я вижу, у вас тоже есть проблемы, и достаточно серьезные! Думаю, вам стоит отвлечься, может, даже поехать куда-нибудь… И не забывайте: даже самая любимая работа - это еще не вся жизнь человека!» Выходит, с первого взгляда видно, что у меня не все дома! - пожаловалась Людасик.
- А ты ей не сказала, что у учителя сейчас всего два пути? - поинтересовалась Римка. - Или сойти с ума на любимой работе, или махнуть на все рукой? И ты, видимо, двинулась по первому. А вот лично я, например, все пытаюсь раздвоиться. Как обезьяна в анекдоте про умных и красивых…
- Ой, закисли мы совсем, бабы! - ужаснулась вдруг Людасик. - Ни одной красивой мысли в голове! Хоть бы ты, Марыська, что-нибудь повеселей рассказала! Ты же у нас теперь в элитных кругах вращаешься! Ну- ка!
И обе они уставились на меня в уважительном ожидании.
- Ну-у… Что вам сказать? - Я добросовестно сосредоточилась. - У нас в элитных кругах, конечно, все и умные, и красивые! - Но, подумав, созналась: - Хотя, знаете, тоже не без проблем…
С утра мне было не по себе. Так вот иной раз сидишь за рабочим столом, искренне пытаясь оформить бланк заказа учебников на будущий год, а учителя, сами уже издерганные за учебный год, назло издеваются, сбивая тебя с толку рассуждениями вроде: «Ладно, пишите уж на седьмой класс программу Кутузова… хотя чем он лучше Коровиной, я не понимаю! Пишите, ладно, на седьмой Коровину! Какая разница, если все равно учебников не дадут! Хотя мне, знаете, сейчас некогда… А может, я зайду после уроков?» И вот, проводив очередную коллегу, тоскливо вздохнешь… И вдруг оглянешься и увидишь, как серо-сиреневые тучи снова обложили небо и неподвижно замерли складки оконных штор, а книги прижались друг к другу молча, плотно, словно партизаны перед расстрелом, - и ни с того ни с сего накатит на сердце совершенно ниоткуда взявшиеся тоска и даже страх, от которых только вскочить бы на ноги и умчаться что есть силы куда глаза глядят!
Но никуда я, как водится, не убежала, а дисциплинированно досидела до конца рабочего дня, доехала до дома на троллейбусе, зашла в гастроном за хлебом и только потом дала себе волю - занялась полезными для НАШЕЙ ЖИЗНИ делами. Поскольку ничто лучше не могло успокоить меня!
Я включила теплую воду и всыпала в таз двойную дозу «Ариэля», готовясь довести до совершенства замоченную с утра тюлевую занавеску, еще не слишком грязную, но явственно источавшую запах пыли и курева. (Ибо я не собиралась допускать уныние в
Запах порошка всегда успокаивающе действует на меня. Может быть, потому, что стиркой я опять-таки не перегружена - постельным бельем и крупными вещами у нас занимается мама, не доверяя никому другому, а стирать собственную одежду для меня с детства было развлечением, игрой в «большую», хотя тогда еще никто слыхом не слыхал ни об ароматерапии, ни о том, что вода, мол, смывает не только грязь, но и отрицательную информацию. Но мне всегда казалось, что после стирки вещи как бы начинают новую жизнь, а с ними - немного и я сама.
Только-только я погрузила руки в теплую ароматную воду, как вздрогнула от телефонного звонка.
- Дома? - кратко уточнил Валерий и, не дожидаясь ответа, распорядился: - Возьми мой паспорт и пенсионное, все в красной папке, ну, там, в шкафу… Можешь приехать побыстрее? Чайковского, шесть. Не доезжая до конечной «двойки» одну остановку… Где стадион «Юность», знаешь? Туда на четырнадцатом, а там пересядешь на двойку… чем скорее, тем лучше!
Я со вздохом оторвалась от занавески, сполоснула руки. Лак на ногтях, конечно, начал облезать, и следовало бы стереть его, но я тут же отбросила эту мысль, вспомнив голос Валерия. Так напряженно и отрывисто он говорил только в особых случаях - это тоже был знак НАШЕЙ ЖИЗНИ.
Что-то случилось!
Неизвестность я переношу плохо. Поэтому через полторы минуты я уже выходила из дома, через четыре - втискивалась в четырнадцатый троллейбус, а через четверть часа стояла на упомянутой остановке.
Остановка эта была мне незнакома, и хотя располагалась где-то в районе стадиона «Юность», самого стадиона отсюда видно не было. Вокруг тянулись ряды убогих, примерно с полвека не крашенных хрущевок, в пыли и потеках, кое-где, однако, оживленных самоуверенными вывесками: «Все для свадьбы», «Пассаж» и «Ваш подарок». Вывески раздражали, прямо-таки стреляя в глаза навязчивой яркостью.
Троллейбус «двойка» и не думал показываться. А Валерий ждал меня с документами - или документы со мной? - яростно косясь по сторонам.
Через полчаса мне стало не по себе. Солнце уже отступило за дома, и сумрак начал сгущаться. Освещение разом изменилось, словно вместо цветного фильма включили черно-белый. Наступала пора возвращения с работы. Вокруг быстро собиралась толпа, большей частью из угрюмых женщин - с сумками, кульками или зонтами в руках или через плечо, с бледными остатками макияжа или вовсе без него. Мелькали подростки в джинсах и курточках, не то больные, не то замученные или голодные, с недетским сумраком во взглядах - эти скорее всего возвращались с поздних занятий или от репетиторов, решила я. И еще мне подумалось, что в районе с таким неласковым климатом и ранними сумерками должны жить только замкнутые и необщительные люди.
