Татка посидела немного и стала собираться.
— Я провожу тебя, — сказал Виктор, вставая. — Прошвырнусь до гастронома, посмотрю что-нибудь пожрать и выпить.
— Там сегодня очень холодно, — предупредила Татка.
— Ничего, прорвемся! Мы к трудностям привычные — без них нам и жизнь не в жизнь, — обнадежил ее Виктор. — И не можем ждать милостей от природы. И вообще ни от кого. С милостями в нашем обществе давно напряженка.
Они вместе вышли на улицу. После подвальчика солнце ослепило, заставив на мгновение зажмуриться. Когда Крашенинников открыл глаза, знакомый мужичонка пугливо шарахнулся за дерево. Снова караулит! В груди опять нехорошо заныло.
— Кто это? — безразлично спросила Татка, проследив его мимолетный взгляд. — Неприятный тип… Уж не собутыльник ли, Витюша?
— Предпочитаю спиваться в одиночку! — объяснил Виктор. — Сосед по дому. Часто встречаемся.
— А почему он прячется от тебя? — не отставала настырная Татка. — Словно боится… Чем ты так его напугал?
— Я тебя умоляю! — буркнул Виктор. — Ну что ты к нему привязалась? Тень отца Гамлета! Понятно?
— Угу! — сказала Татка, кивнула и внимательно посмотрела в сторону дерева, за которым скрывался подозрительный тип.
— Нельзя тебе жить бирюком, Витя, — повторила она.
— Можно, нельзя… Заладила, как скворец! Совсем достала! — взорвался Виктор. — Мне все можно! И пойдем быстрее, а то гастроном закроется на обед!
Он прекрасно знал, что магазин торгует без перерыва.
16
Проводив Татку до метро и купив бутылку — обед приготовила Нелька — Виктор медленно отправился назад. Ноги двигались плохо, с трудом, совсем не подчинялись ему, не слушались. Навязчивое дурное предчувствие, ощущение близкой беды придавливало к земле и заставляло часто останавливаться.
Возле мастерской топтался хорошо знакомый мужичонка. Пути обратно не было.
— Ну, заходи, гостем будешь! — сказал не выдержавший напряжения Виктор, понимая, что продлевать неизвестность и безысходность невозможно.
Необходимо завязывать. Нужен какой угодно, но конец. Пусть даже самый жуткий, непредсказуемый. Мужичонка продолжал смущенно топтаться на месте. Хиляк, конечно, но их тогда было двое…
— Не боись! — успокоил его Виктор. — В подвале тебя не встретят ни установки 'Град', ни группа 'Альфа'.
— В подвале живешь? — оживился мужичок.
— И живу, и работаю. Художник я, — пояснил Крашенинников и начал отпирать замок. — 'Ах, Настасья, ты, Настасья, — запел он, — открывай-ка ворота! Открывай-ка ворота, принимай-ка молодца!' Вперед — и с песней!
— Жену Настасьей зовут? — снова обрадовался мужичонка. — Имя хорошее…
— Целина ты неподнятая! — сказал ему Виктор. — Не слыхал, разве, романс по радио? Известный, между прочим…
— Да нет, — втягивая голову в плечи, ответил мужичок. — Не припоминаю… Вроде не слышал… А слова хорошие!
Пристально оглядев его еще раз, Виктор впустил гостя в мастерскую и закрыл дверь.
— Раздевайся и проходи! — пригласил он. — Будь как дома! Тебя как величать?
— Петром, — тихо ответил мужичонка.
— Чудненько! — сообщил Виктор. — У меня так старшего сына зовут. А младшего — Ванькой.
— Богато живешь! — с завистью сказал Петр. — Двух пацанов заимел. Хорошо…
— Еще и дочка имеется, — похвастался Виктор. — Старшенькая, от первого брака. Садись, чего топчешься! Пить будешь? Вон пирог остался…
Крашенинников вынул из сумки бутылку и поставил на стол. Петр с изумлением и безотчетным благоговением и животным страхом осматривался вокруг. С одной стены на него спокойно и ласково смотрела обнаженная женщина, с другой — странные, едва очерченные головы. Всюду валялись подрамники, этюдники, посередине стоял мольберт… Одна большая картина изображала летний глухой лес с таинственным неземным животным на переднем плане.
— Чудно у тебя! — пробормотал ошеломленный Петр. — Никогда такого не видал… Бабы голые… А ты зачем их рисуешь? Я все никак понять не могу, почему все художники так любят их малевать?
— Не малевать, а раздевать, — поправил его Виктор, разливая водку. — Две большие разницы, как говорят в Одессе. Художники, друг, все сексуальные маньяки от природы, соблазнители по натуре и насильники по духу. Пока своего не возьмут, не успокоятся! Богема! Слыхал?
— Не слыхал, — растерянно сказал Петр, бочком присаживаясь к столу. — А ты всегда днем пьешь?
— Не всегда, но часто, — пооткровенничал Виктор. — Ну а ты, дружище, дело пытаешь али от дела мотаешь? Ты чего за мною ходишь, как приклеенный? Узнал, поди?
— Узнал, — еще тише сказал Петр и опустил голову. — Как только увидел… И ты меня тоже признал сразу…
— Есть такое дело, — согласился Виктор. — В два счета! Только из этого факта, приятель, еще ничего не следует. Мало ли кого я в своей жизни узнал на свое горе и несчастье!
Петр в некотором замешательстве помолчал и робко пригубил стакан.
— Пей и ешь! — великодушно разрешил Крашенинников. — Жри на всю катушку, раз пришел! 'Тебе — половина, и мне — половина!' Что ты как каменный гость? А чего-то с тобой кореша твоего не видать? Бутылку бы втроем запросто разверстали!
Петр беспокойно заерзал на стуле.
— Толика? — неуверенно спросил он.
— Ну, может, и Толика, уж не помню теперь, — развел руками Виктор. — 'Железного дровосека'. Наркоты, что ли, он ненароком нюхнул многовато?
— Засветился он, — нехотя объяснил Петр. — Попался на фальшивых накладных в магазине. Говорил я ему: дело опасное! С бумагами лучше не вязаться!
— Это факт! — согласился Виктор. — С людьми куда спокойнее: пришил — и гуляй, Петя! Или Толик! И чего: сидит он теперь, поди?
— Да нет, — так же неохотно ответил Петр. — В одиночке три года назад повесился… Недосмотрели.
— Не дожил, значит, до победы, — сочувственно сказал Виктор. — Прими мои соболезнования… Ишь, бедолага! А на вид таким железным казался! Жаль! Смотались бы мы сейчас втроем на Клондайк, глядишь, золотишка бы себе намыли… Паспорта нынче не проблема.
— Ты про какую победу? — недоуменно спросил Петр.
— Ну, до освобождения, — пожал плечами Виктор. — А ты, я смотрю, туповат, браток, вроде моей второй жены Анны.
Петр вдруг снова заулыбался.
— Имя хорошее, — пробормотал он. — А где она сейчас у тебя?
— А где ей быть? — Крашенинников сделал еще один глоток из стакана и закурил. — Дома, с пацанвой сидит. Меня проклинает. Денег мало, пьяница, развратник — то да се… Давно плешь мне проела. Сам, небось, знаешь, как это бывает. Плохо живем! Мрак!
Петр участливо взглянул на Виктора. Соболезнует…
— Ну, а ты, Петруха, женат?
