Крича чуть ли не громче всех, я пытался делать вид, будто абсолютно спокоен.
– Я тоже так считаю: если в доме гость, его надо накормить, приютить. Но если вместо «спасибо» гость скажет, что это ему «положено», что мой дом «вонючий»…
– Он «идейный»! – глумился Доктор. – Беги! Беги скорей, сообщи куда следует!..
– Ах, вот как? – обрадовался я. – Ты, стало быть, советуешь донести на тебя? Прекрасная мысль. Но если я пойду в Эф-Би-Ай[37] и скажу, что ты ведешь антиамериканскую пропаганду, объясни, что из этого выйдет? Что они могут тебе сделать? Они могут у тебя отнять талоны на бесплатные продукты? Выселить тебя из дешевой квартиры?
Лицо Доктора осенила догадка:
– Они могут поцеловать меня в «же»!
– Правильно, – сказал я. – В этой стране даже для таких, как ты, существует свобода слова. Даже твои права охраняет Конституция…
Почему непристойная, режущая слух выспренность звучала в моих интонациях? Разве я говорил не то, что думал?..
– Минуточку! – Разочарованный рубщик с Привоза приподнялся на своем ложе: – Товарищ Бублик, убедительно прошу вас ответить на такой вопрос: – Почему корова делает блины, а коза – орешки?..
Длинный Марик молол какую-то чепуху, но его внимательно слушали… Словно воочию Марик увидел слева от себя, на асфальте – коровий «блин», справа – козьи «орешки» и застыл перед необъяснимостью загадки. Таксисты нервно хихикали, их щекотал восторг…
Я вынужден был что-то сказать и, саркастически ухмыльнувшись, буркнул: «Отцепись, не знаю», но именно такого ответа Длинный Марик и добивался. Он широко развел руки, подчеркивая всю мою несостоятельность.
– Так если ты даже в говне не разбираешься, как же ты берешься рассуждать об Американской Конституции?..
Толстый мальчишка смеялся вместе со всеми, бессильная злоба душила меня. Но я знал: споря против всех, выиграть невозможно и снова набросился на Доктора.
– Сколько раз ты завалил экзамен?
– Допустим, четыре…
– Почему же ты не можешь его сдать?
– А кто вообще может сдать их экзамен? Это же мафия.
– Какая «мафия»?
– Медицинская. Разве эта сволота подпустит кого-то к своей кормушке?
– Но я знаю минимум трех врачей, которые сдали с первого захода.
– Значит, забашляли…
– Они такие же нищие эмигранты, как и ты.
Пытаясь привлечь внимание таксистов, я достал из кармана деньги:
– Доктор, за каждый правильный ответ я буду платить тебе пять долларов. Как по-английски называются почки, ты, конечно, знаешь…
– «Кидней» – сказал простодушный Доктор. – Давай бабки.
– Нет. Пять долларов ты получишь, если скажешь, как называются надпочечники. Ну! О чем ты думаешь?
– Допустим, что я забыл…
– А как будет предплечье?
Возникла нехорошая пауза.
– Надкостница?
– Куда ты гнешь? – сказал Доктор.
– Я хочу тебе доказать, что ты водишь такси не потому, что тебя не пускает к кормушке «мафия», а потому, что ты ничего не знаешь.
– Дурак! – рассмеялся Доктор. – Я двадцать лет лечил людей.
– «Скотов»…
Он сделал вид, что не слышал:
– Этот английский мне ни на хрен не нужен! Я могу лечить эмигрантов.
– Нет, не можешь, – сказал я. – Тебя на пушечный выстрел нельзя подпускать к больным. Ты не знаешь американских лекарств, ты не умеешь пользоваться справочниками. Мы с тобой говорим не в первый раз: ты не в состоянии объяснить механизм инфаркта. Ты после института не прочел ни одной книжки.
– Да кто ты такой! – двинулся на меня Доктор, он готов был меня избить. – Над тобой же все смеются. Ты даже в таксисты не годишься!
– Правильно, – сказал я, – ты точно такой же врач, как я – таксист.
Мальчишка давно отошел и курил на пару с другим пацаном самокрутку марихуаны; мы оба – и Доктор, и я – в равной степени были ему смешны и противны. Но я продолжал разоряться:
– В этой «вонючей» Америке есть, по крайней мере, одно преимущество: здесь вас всех насильно никто не держит!
Они говорили: «Разве был бы в Кишиневе хоть один камень, который я не поцеловал бы?», «А я бы пополз на карачках!», «А я согласен десять лет отсидеть!». Но их не впускали обратно…
Я плюнул под ноги:
– Вы омерзительные, злобные твари! Подонки! – вскочил в чекер и так рванул с места задним ходом – выезд со стоянки был заблокирован кэбами, – что бедный Скульптор еле вывернулся из-под колес…
9
Я кружил и кружил по пустому аэропорту, а руки – тряслись; я не мог прийти в себя. Господи, как глупо! Моя очередь, занятая в половине шестого, – потеряна. И ради чего? Несчастных, раздавленных эмиграцией людей я убеждал в том, что на самом деле им хорошо. А может, я хотел в чем-то убедить самого себя?
Среди моих записей, сделанных в ту, первую таксистскую осень, есть замусоленный блокнот с пометкой «Утренний Кеннеди» и списком действовавших в этой главе персонажей: Архитектор алкон, Грузинский стол, Тарелочка с микрофоном, Скульптор, исчезнувший Узбек… Под списком – жирно отчеркнут вывод, поразившее меня «открытие»: ЭМИГРАНТЫ НЕ ЛЮБЯТ АМЕРИКУ, а за этой записью следуют две мелко- мелко исписанных странички, озаглавленных – «Жареная картошка».
Сделанная бисерным почерком заметка начинается так: «Номер 830 по Пятой авеню, угол Шестьдесят Шестой улицы. Повторите, пожалуйста». – «Зачем?» – «Я хочу быть уверен, что шофер знает, куда нужно меня отвезти».
Странный пассажир был прав: недоразумения с перепутанным или недослышанным адресом иногда случались. Я повторил потаксистски: «Шестьдесят шесть и Пять» и, уловив в слове «пожалуйста» мягкое «Л», спросил:
– Вы из Англии?
– Из Восточной Африки.
Ответ произнесен с безупречной корректностью. Джентльмен разговаривает не с таксистом, а с незнакомым джентльменом.
– А чем вы вообще занимаетесь? – задал я вопрос, которым повадился щупать своих пассажиров.
– Как вам сказать… Читаю книги, коллекционирую марки…
– Если не возражаете, я имел в виду: что вы делаете, чтобы зарабатывать на жизнь?
– О, в этом смысле? Ничего… Совершенно ничего…
После войны ему
И опять я не уловил весь смысл, который он вкладывал в свои слова.
– Вы часто сюда приезжаете? – спросил я. – Вам нравится Америка?
– Нравится? – он удивился чуть больше, чем позволяла ему его сдержанность. – А что, собственно, здесь может нравиться?
Я пошевелил лопатками, словно за шиворот попала холодная капля.
