'Ведь тянет... Тянет меня сюда, и все'...
Он посмотрел на здание Ристалия, подсвеченное прожекторами.
Два темных иноходца словно увлекали за собой квадригу, а чуть видный в ночных тенях, чем-то явно напуганный возница сейчас выглядел как обуза, лишний груз для лошадей, рвавшихся в...
'Куда они? Куда они стремятся? И я куда? А-а, все равно...'
Дезидерий вошел в темный коридор меж деревьев и быстро зашагал по хрустящему гравию туда, где редело покрывало ночи, туда, где призрачный свет отмечал изменение в монотонности растительности, туда, где центр парка Ристалия.
'...но бывший батрак Ша был добрым человеком, и, желая отблагодарить судьбу, дал много денег на постройку стадиона для конных испытаний, нашего дорогого Ристалия, и когда выстроили шикарный комплекс, то долгое время люди, проходя мимо и любуясь на красивое здание с колоннами, лепниной и скульптурами, поднимали вверх большой палец и, восторженно покачивая головами, восклицали: 'Ша! Го! Во!', - мол, какой Ша молодец, что, выиграв в го большие деньги, не забыл и о простом народе! - очень скоро весь район, где разместился Ристалий, стали называть 'Шагово', ну, а потом и улицу нарекли Шаговой'.
Подошвы перестали чувствовать упругое сопротивление гравия, пропал хрустящий звук - гравий сменился ровным слоем песка, и в отблесках сторонних дальних огней перед Дезидерием открылись бронзовые фигуры: два коня в натуральную величину и вихрастые мальчики, сидящие на них.
Кони стояли под острым углом друг к другу. Голова одного почти касалась крупа другого.
Дети, гуляющие здесь днем с родителями, обожали залезать на коней, и бронза местами была отполирована до блеска.
Дезидерий быстро пересек площадку, вспрыгнул на плоский круглый постамент и, опираясь рукой на голову одного коня, залез на круп другого. Обхватывая ногами твердые бока, он придвинулся вплотную к мальчику и прижался к холодной металлической спине.
'Лана! Где бы ты ни была, Лана, я сделал то, к чему ты стремилась!'
Издалека донеслись слабые виолончельные переливы.
'Громоздкий? Но ведь он по ночам не играет'...
Внутренней поверхностью бедер Дезидерий почувствовал колебания. В такт далекой музыке, в теле потертого коня что-то задвигалось. Блестки-пятна отполированной бронзы дрогнули, сдвинулись со своих мест, сложились струями и быстро потекли вперед. Часть из них окрасилась и столбом поднялась вверх. Перед седоком заплясала палитра разноцветных мазков, и Дезидерий, выставив вперед руки, начал падать вперед, сквозь радужную завесу, стремительно сменившую металлическую спину мальчика...
Запах свежескошенной травы. И еще что-то, неуловимо терпкое... Пелена из радужных ворсинок перед глазами... И мысль: ведь в радуге не семь цветов, а больше... И руки обнимают что-то... И мысль: да ведь он имеет форму этот новый восьмой цвет радуги!... Порывы ветра - движение вперед... И мысль: хочу раствориться в гранатовом цвете буквы омеги...
Дезидерий оттолкнулся руками, приподнялся и осмотрелся.
Он сидел на белом коне и держался за небольшой горб, а конь медленно вышагивал по площадке.
Дезидерий встряхнул головой, и движение прекратилось.
Конь остановился и повернул голову к седоку.
На лбу у него серебрился острый полуметровый рог, а ниже под ним, в границах глазных впадин, были два световорота, в которых концентрическими хороводами перемешивались все способные тем или иным образом давать свет принадлежности ночной Шаговой: и матово бликующий постамент, и отражения коней Ристалия, угловатые в свете прожекторов, и с высоты перемигивающийся с паутиной электрических проводов, бешено вращающийся флюгер, и голубоватые искры с дуги последнего трамвая, и жирно-желтые пунктиры осветительных бус над проезжей частью, и даже правильные, почти армейские, чередования светофорных перемигиваний.
Чуть дрогнула верхняя губа, фыркнули ноздри, взметнулась белой волной грива, и горбатый белый единорог с наездником направился к выходу, темневшему меж деревьев.
Перед тем, как ветки скрыли площадку, Дезидерий успел оглянуться и увидел, что скульптурная группа ничуть не изменилась: те же два потертых бронзовых мальчика сидели на конях в тех же позах.
14
Темечко ночи.
Ее последнее смыкание усталыми косточками - между третьим и четвертым часом. Время, когда сон уже не сон, а явь еще не совсем явь...
Света пунктиром зияет улица по имени Шаговая, и Мотляр бредет за Карликом Юриком вдоль фасада дома Семь-Девять.
Нибелунг останавливается, отстегивает от пояса металлическую фляжку и, придерживая рукой рогатый шлем, подносит сосуд к губам. Сделав маленький глоток, он вытирает губы и горестно вздыхает.
- Д-аа... О, времена! Даже авиационный керосин стал низкого качества... А это что такое?
Мотляр и нибелунг стоят перед Глазами Босха.
Вместо 'Святого Христофора' и 'Святого Иеронима' за стеклом витрины подсвечен фрагмент 'Садов земных наслаждений'.
- Та-ак... Фруктовый фонтан с совой в дупле, слон и жираф на выпасе, ибис и серая утица, - Юрик пересчитывает старых знакомых, - переводная лань и винтохвостая корова, саблерогий Юникорн и... А где же пряморогий? Смотри, Мотляр, белого Юникорна-то нет!
Художник внимательно рассматривает картину.
Произведения Босха всегда, и даже сейчас, в этой липкой от желтого света, кисельной ночи, он помнит досконально, детали знает наизусть, и действительно - на месте белого единорога, который волею голландского художника вечно был принужден пить вместе с ланью и коровой из одного источника, лишь какой-то кустистый представитель флоры, и одна из веточек этого растения, распластавшись в остролистном броске, обвилась вокруг шеи закинувшего голову темного копытного существа с загнутым назад узловатым рогом.
А еще Мотляр замечает, что это не ошибка копииста - все остальные персонажи обликом соответствуют оригиналу.
Белый единорог попросту ушел и унес механику внутренней магии, и Глаза Босха теперь сковывает паутина гротеска, а мертвящая люминесцентная подсветка еще и припорошила оставшиеся объедки изображения пудрой карикатурности.
- Нет, ты видишь? Мотляр, он же ушел! Ты знаешь, что это значит? - Карлик Юрик не может скрыть свою радость.
- Нет. Откуда же мне знать?
- Мастер Йок прибыл! - И нибелунг опять прикладывается к фляжке. - Мне теперь такое облегчение будет. Миссия упрощается...
Карлик Юрик Керосинин подхватывает свой сундучок и припускает вдоль Шаговой улицы по направлению к Сюповию.
Теперь художнику Мотляру приходится почти бежать за ним.
Они быстро минуют темную громадину дома Семь-Девять.
Слева проскальзывают провалами витрины либрия; и медный сапог над входом в шузетную отпечатывается быстроисчезающим конусом в зрительном поле художника; и светлые пятна огромных таблеток гематогенной сливаются друг с другом, образуя огромное, бешено вращающееся, колесо, быстро укатывающееся назад; и прежде чем Мотляр успевает почувствовать рефлекторно ожидаемый запах сырокопченых колбас, которому по определению должно днем и ночью распространяться из молочной, Юрик перебегает с тротуара на брусчатку, выстилающую трамвайные пути.
Рельсы идут параллельно тротуару лишь до Сюповия. А перед ним четыре металлические ленты сливаются в две, и, миновав стрелку, крутой дугой поворачивают влево, где, ограниченные с одной стороны высокой стеной велотрека, а с другой стройным рядом тополей, опять спрямляются, чтобы уже навсегда исчезнуть за пределами Шаговой улицы.
