квартиры вломились озабоченные люди в белых халатах.
— Вот это оперативность! — уважительно произнес один из милиционеров.
— Да у нас в дурдом попасть — как с горы скатиться, — ехидно заметил другой.
Однако оказалось, что просто-напросто кто-то чуть раньше Сидорова вызвал по указанному адресу бригаду «Скорой помощи».
— На ужин нынче только каша, — извиняющимся тоном сообщила я Тому, ставя перед ним глубокую миску с овсянкой. Пес покосился на еду, отвернулся и зевнул.
— Как хочешь. — Я вышла из вольера и возвратилась в дом.
Что за напасть, в моем холодильнике снова пусто! В кухонном шкафчике из съестного нашлись мука, соль, сахар, перец и горчичники. Я поскребла по сусекам, нашла засохший ломтик колбаски, пару картофелин, маленькую вялую морковку, засохший пучок зелени и комок слипшихся на манер кубика Рубика пельменей. Что ж, не так плохо, как могло быть, из этих неликвидов можно сварить отличный суп!
Признаться, после событий текущего дня особого аппетита у меня не было, но мне казалось необходимым накормить чем-нибудь горячим Ирку. Суп — это то, что доктор прописал. Я покрошила ингредиенты, бросила в кипяток и пошла посмотреть на подругу.
Она спала на диване в гостиной, свернувшись клубком — довольно большим — и положив в ладонь мокрую щеку. Рядом таким же клубочком, только маленьким, свернулся кот: славный зверь чувствовал, что человеку плохо. Я укрыла их одним одеялом и на цыпочках ушла на кухню.
Я тоже устала, но ложиться не хотела — хорошо бы сначала поправить скверное настроение. Эх, жаль не припрятано у меня чего-нибудь сладкого про черный день, надо впредь хоть в аптечке какую- нибудь шоколадку держать… Я налила себе горячего чаю, сделала бутерброд с охвостьем колбасы, села за стол и попыталась расслабиться. Минуты две тупо размешивала сахар в чашке, потом очнулась. Вкусно отхлебнув глоточек ароматного чая, сомкнула челюсти на сандвиче… И, разумеется, именно в этот момент завопил телефон!
— В-ва, — с набитым ртом неприязненно сказала я в трубку и, разумеется, подавилась, закашлялась, потом поспешно глотнула чаю и, конечно, обожглась.
— Алле! Кто это? — сбитая с толку доносящимися до нее старческими хрипами, робко спросила моя приятельница — молодая стихотворица на другом конце провода.
— Й-а, — икнула я в ответ.
— Привет! — заорала она так, словно действительно говорила с глухой старушенцией. — Ты что, уже спишь, соня? Голос у тебя какой-то странный! Ты как?!
— З-амеча-ик-тельно! — Икота напрочь заглушила сарказм.
— Вот и славно. Я чего тебе звоню. — Приятельница стремительно перешла к делу. — А ну-ка быстро, дай мне неизбитую рифму к слову «осиновый»!
— Колбасиновый! — с ходу брякнула я, косясь на недоеденный бутерброд.
На секунду воцарилась гробовая тишь, потом невидимая приятельница на другом конце провода пугающе всхрюкнула. Я встревожилась, осторожно спросила:
— Алле?
— Ге-ни-аль-но! — замирающим голосом по слогам сказала она.
— Ты думаешь? — самокритично усомнилась я, но приятельница уже бросила трубку.
Я с недоумением посмотрела на телефон, перевела взгляд на объемистый фарфоровый бокал с дымящимся чаем и невольно задумалась, сосредоточенно глядя на свое отражение. Отражение выглядело озадаченным. Приятельница, похоже, снова писала кому-то на заказ рифмованное поздравление, посвящение или эпиграмму. Или эпитафию?!
Я поежилась. Эпитет «осиновый» у меня лично логично доукомплектовывался только словом «кол», каковая пара ассоциировалась исключительно с вампирами и вурдалаками. Рожденное мною производное от «колбасы» придавало жуткой кладбищенской тематике игривый оттенок веселого людоедства и все вместе вызывало в воображении колоритную картину разудалого демонического пикничка на свежей зелени могилок… Это кому же и в честь чего она пишет стишок?!
— Ну, чего уставилась? — неприветливо спросило мое отражение.
— Отстань, — индифферентно сказала я. — Сгинь. Не до тебя мне! Я думаю… Вот сижу я сейчас — и, прямо как живых, вижу этих мертвяков, жадно жующих сосиски с кетчупом в полночный час на краю разрытой могилы… Лунный свет холодный, сами они — холо-одные, и сосиски тоже холодные — б-р-р!
— Что — б-р-р? Чего ты дрожишь? — насмехалось отражение.
— Да ты что! Не знаешь разве, какая это гадость, когда они холодные?! — возмутилась я.
— Кто? Мертвяки? Думаешь, горячие они — не гадость?!
— Да я про сосиски! — воскликнула я.
Снова завопил телефон.
— Слушай, если ты пугать меня вздумала на ночь глядя, лучше сразу положи трубку! — решительно произнесла я, думая, что это опять звонит моя приятельница.
— Извините, — робко сказал незнакомый женский голос. — Это Елена?
— Елена. — Я сменила тон.
— Это Света из больницы, вы меня помните? Вы мне свой телефон оставили, когда навещали одного пациента — мужчину с травмой головы.
Хотела бы я забыть Монте Уокера!
— Я почему вам звоню? Знаете, такая странная история: он опять у нас!
— Что?!
— Ну да, снова его привезли: голова разбита, одна рука сломана, вторая поранена, ушибы, ссадины, а самое главное — он опять ничего не помнит! Не знаю, интересно ли это вам…
— Еще как интересно! О господи! Спасибо, что позвонили! — Я положила трубку и двумя руками схватилась за голову, взлохматив прическу.
Отражение посмотрело на меня безумными глазами. Все, спятила! Как говорила фрекен Бок: «Я сошла с ума, какая досада!»
Я рысцой пробежалась по кухне, приводя мысли в порядок. Не надо нервничать, может, не я спятила, а эта, как ее, Света? Или Монтик? Что-то многовато у нас ненормальных на единицу площади! Минутку, а ведь Монтика и впрямь совсем недавно били по кумполу сковородкой!
Стоп, не будем терять голову. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и почувствовала, что ко мне возвращается способность рассуждать более или менее здраво.
Первым делом я заново заварила крепкий чай (руки слегка дрожали). Сняв с огня бурлящий суп, выключила плиту, нарезала хлеб и поставила на стол два прибора. Потом прошла в гостиную и осторожно потрясла Ирку за плечо.
— Ира, просыпайся, суп стынет.
Перед новым походом нужно было подкрепиться.
Дона разбудил негромкий частый стук. Он повернул голову на звук, открыл глаза, сфокусировал зрение и увидел белого голубя в радужном ореоле. За окном было темно, в рассеянном свете уличного фонаря оперение птицы слабо фосфоресцировало. Дон внутренне содрогнулся: что за явление? Разве голуби не должны спать по ночам?
Мистическая птица внимательно посмотрела на него круглым глазом и снова дробно застучала клювом по жестяному подоконнику, подбирая хлебные крошки. Дон перевел дыхание, осознав, что голубь вполне реальный, сидит на подоконнике за стеклом и ничего такого особенного собой не символизирует. А почему не спит? Да кто его знает! Чокнутый, наверное.
Дон повернулся, панцирная сетка под матрасом душераздирающе скрипнула, он посмотрел в далекий белый потолок и попытался припомнить события последнего времени. Между падением в люк и тряской ездой на носилках в машине «Скорой помощи» по-прежнему зиял провал, но все остальное он помнил прекрасно и на вопросы медперсонала отвечал короткими «Не помню», «Не знаю» лишь для того, чтобы не осложнять свое положение. Хотя куда еще осложнять? Задание он не выполнил, а сам вляпался по уши. При нем не было ни документов, ни денег, здоровье оставляло желать лучшего, и рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось.
— Слышь, сынок, тут твой ужин. Поешь, пока не совсем остыл. — Над Доном склонилось морщинистое
