— Придумала! — не слушая меня, победно воскликнула подруга. — Я на него шапку надену!
— Что ты на него наденешь?! — мне показалось, что я ослышалась.
— Шапку, а что? У меня есть чудесная фетровая шляпа… То есть она была чудесной, пока я случайно не постирала ее в машине с центрифугой, а после этого она потеряла форму и стала похожей на мягкий черный горшок. На голову это теперь надевать нельзя, бомжи засмеют, но на ногу налезет самым милым образом, как раз весь мой гипс и закроет! И голеностопу тепленько будет, и траур соблюден!
Не слушая моих протестов, Ирка отыскала в шкафу нечто, очень похожее на мятое шерстяное ведро, и дополнила свой наряд — длинное черное пальто, меховая шапочка с вуалеткой и один сапог на левой ноге — этим оригинальным аксессуаром. Я пропустила ее в дверях, помогла спуститься по заснеженным ступеням крыльца во двор и дальше за ворота, к «шестерке», закрыла все двери и вернулась в машину.
А когда мы приехали на кладбище, выяснилось, что Ирка могла и не наряжаться соответственно печальному случаю: все равно ее траурного облачения никто не мог увидеть. И не потому, что на заснеженном погосте находились одни усопшие, живые там тоже были, но присоединиться к группе провожающих в последний путь Нику у Ирки не было никаких шансов. Пробираться к могилке, отрытой в промерзшей земле натужно кряхтящим экскаватором «Петушок», нужно было по узкой тропинке, похожей на снежный окоп, причем идущий под уклон.
— Дежавю, — пробормотала огорченная Ирка, взглянув на этот бобслейный спуск из окошка. — Смотрю — и вспоминаю свой исторический полет с заснеженной вершины! Как ты думаешь, я тут пройду?
— На своих трех, считая костыли, точно не пройдешь. Разве что опять на заднице съедешь, — рассудила я. — Но лично мне кажется дурным тоном раскатывать по кладбищу на пятой точке. Представляешь, что подумают о тебе участники церемонии, если ты в этих своих траурных одеждах слетишь к могилке с горушки, как подбитая ворона?
— Ужас, — вздохнула Ирка.
Она почесала ногу под гипсом и снова тоскливо посмотрела на узкий лаз в сугробе:
— Вот интересно, а как же туда добрался Никуша? Неужто съехал в своей домовине, как на салазках?
— Думаю, Никушу в гробу пронесли на руках, — сказала я, выбираясь из машины. — Для этого понадобилось человек шесть, не меньше.
— Погоди! Так, может, ты попросишь этих носильщиков перенести и меня? — воззвала Ирка, видя, что я собираюсь удалиться по тропе.
— Не-а, ты нетранспортабельна: у тебя гроба нет, — отмахнулась я, едва не поскользнувшись на накатанном чужими ногами пути.
Иркин печальный вздох пронесся над черно-белым погостом, как порыв ветра. Даже не оглянувшись, я протопала по тропе к яме, у которой сгрудились люди — человек двадцать, не больше. Кто есть кто, я не знала, потому как не была близко знакома с Никой. Собственно, из всех присутствующих я знала только самого Никушу!
Он лежал в красивом лакированном гробу с медными ручками, как живой, никаких следов повреждений, полученных в катастрофе, не было видно.
Снегопад прекратился, но было очень холодно, набравший силу норд-ост завывал, как сотня наемных плакальщиц, так что даже не знаю, отчего больше слезились глаза присутствовавших — от горя или от ветра. Шубку мою продувало насквозь, а спрятаться в открытом поле было негде — распахнутая могила была не в счет. Ее быстро занял Ника. К счастью, церемония прощания не затянулась, и уже минут через тридцать, так и не перемолвившись ни с кем ни единым словом, я вернулась в машину, клацая зубами.
— Ну, что там? — обиженным голосом несправедливо наказанного ребенка спросила Ирка.
— Что ты хочешь услышать? — не поняла я.
— Как все прошло?
— Какие могли быть варианты? — Я пожала плечами, а потом обхватила их руками и затряслась, как отбойный молоток. — Ух, как я замерзла! Холодина страшная! Слушай, может, не пойдем на поминки? Я продрогла до костей, и потом, все это так грустно…
— Нет уж! — рассердилась Ирка. — Ты была на похоронах, а я — нет, так хоть на поминках появлюсь!
— Тогда давай так: я была на похоронах, а ты пойдешь на поминки! — я тут же нашла компромисс. — До кафе я тебя отвезу, а обратно приедешь с кем-нибудь из гостей, у тебя же там наверняка полно знакомых, Ника был твоим одноклассником, а не моим.
— А ты куда? — с подозрением спросила подруга.
Я уже крутила «баранку», медленно ведя машину по заснеженным аллеям кладбища. Дорога была скользкой, «шестерку» заносило.
— Я-то? Даже не знаю. — Я немного подумала.
Погода вкупе с похоронами навевала печальные мысли, хорошо бы хоть немного развеять тоску, а как?
— Пожалуй, я загляну к себе домой, — решила я. — Постираю Коляновы домашние джинсы, поутюжу Масянькины вещички… Ага, еще елку разберу! Слава богу, все новогодние праздники позади.
— Не все, — сказала Ирка, оглядываясь, чтобы проверить, следуют ли за нами другие машины, составлявшие траурный кортеж. — Ближе к концу февраля еще будет Новый год по-буддистски!
— Это уже без меня. — Я покачала головой. — Или, во всяком случае, без елки. Она и сейчас-то, наверное, уже осыпается вовсю, а к концу февраля от нее только палка останется.
— А вот я слышала, что в Германии существует специальная команда, которая после Рождества собирает выброшенные елки и высаживает их в землю. Каждая четвертая приживается, — сообщила Ирка.
Она немного помолчала и жалобно спросила:
— Но к вечеру ты вернешься, да? Иначе мне одной в доме будет очень неуютно.
— Вернусь, не волнуйся. — Я остановила машину у кафе, в котором был заказан поминальный обед. — Я тебе до вечера еще позвоню.
— А, кстати, тебе тут звонили! — Ирка, уже наполовину вылезшая из салона, плюхнулась обратно в кресло. — Ты вообще заметила, что забыла свою сумку в машине, или нет?
— Я не забыла, я ее нарочно оставила. У меня там сверху «молния» сломалась, не сумка, а раззява какая-то получилась! Не хотелось, чтобы в нее снег набился, мало ли, что может промокнуть, — сказала я.
— А-а, понятно, — протянула подруга. — Ну, в общем, пока тебя не было, твой сотовый звонил.
Оказывается, пока я мерзла на кладбище, в машине раздался звонок. Ирка, которая тщетно пыталась рассмотреть происходящую в отдалении траурную церемонию в окошко, не хотела брать трубку, чтобы не отвлекаться. Однако пронзительный звон мобильника мешал ей скорбеть, и подруга не выдержала.
— Ну? — сердито прорычала она в трубку, на полуслове перебив чье-то осторожное: «Алло?»
— Лену можно услышать? — спросил приятный мужской голос.
— Нет, — отрывисто бросила Ирка.
— А почему?
— Потому! — отбрила подруга.
— А где она? — не отставал незнакомый надоеда.
— На кладбище! — прокричала Ирка. — Еще вопросы есть?
Других вопросов у звонившего не нашлось. Ирка выключила мобильник, чтобы не мешал, и снова влипла мордой в стекло.
— Так кто звонил-то? — попыталась уточнить я. — Чей это был приятный голос?
— Почем я знаю? Голос я не узнала, приятный — и все. Посмотри на номер, с которого звонили, может, он тебе знаком!
Номер был абсолютно незнакомый, поэтому я и забыла думать о звонке. Если я кому-то очень нужна, перезвонят попозже.
Сердито пыхтя, Ирка вылезла из машины и неуклюже побрела к кафе, на входе в которое уже стояли какие-то женщины с ведром воды и суровыми полотенцами. Я вспомнила, что после кладбища по обычаю
