Даже не будучи голодной, Римма Кондачкова не могла перестать думать о еде. Мысли о колбасе насущной, припрятанной в бетонном коробе теплотрассы, крепче всякой привязи удерживали ее в радиусе тридцати метров от клада. Поэтому покемарить после плотного завтрака Рюмка устроилась по-походному — за гаражом, на газетке, но и на свежем воздухе спала очень чутко и периодически тревожно поглядывала на приметную плиту, торчащую под углом, как древнее надгробие. Удалиться за пределы прямой видимости этого памятника «Домашней полукопченой» Рюмке не позволяло некое смутное беспокойство. Его природу она осознала в тот момент, когда мимо ее укромного лежбища с ветерком пронеслась темная фигура.
— Ш-шпингалеты! — недовольно прошипела потревоженная Рюмка, подумав, что это неугомонные мальчишки играют в казаки-разбойники на приволье пустыря.
Тут же ей пришло в голову, что вездесущие пацаны вполне могут распространить свою военную игру на катакомбу теплотрассы. Зная, какой прожорливый народ эти сорванцы, Рюмка понимала, что при таком раскладе ее колбаса выйдет из блиндажа только в желудках разбойных казачков. Она подхватилась и заковыляла к теплотрассе.
Малогабаритная бетонная стела уже не высилась над провалом, она легла на свое обычное место и стала совершенно неотличима от других серых квадратов. При мысли, что она не найдет «ту самую» плиту, Рюмку обдало ужасом. Она пригнулась к земле, как ищейка, и так же, как собака, поскуливая, забегала туда и обратно вдоль теплотрассы в поисках чего-нибудь такого, что помогло бы ей найти место свежего колбасного захоронения.
Через пару минут выяснилось, что ее белая полоса еще не совсем закончилась. Рюмка высмотрела придавленный плитой обрывок картона, и дразняще торчащий язычок послужил указателем.
— Это место, точно, оно самое! — успокаивая сама себя, забормотала она, подсовывая пальцы под край плиты.
Та была слишком тяжелой для слабой женщины, но мысль о пропадающей колбасе придала Рюмке сил. Сбегав на помойку, она вытянула из кучи строительного мусора пару крепких досок, дырявое эмалированное ведро и с помощью этого минимального снаряжения доказала, что Архимед не преувеличивал значение точки опоры. Доска, положенная на перевернутое ведро, сработала как рычаг. С натужным кряканьем Рюмка вновь подняла самопадающую плиту и сразу же полезла в темную яму, чтобы без промедления воссоединиться с возлюбленной колбасой.
Та была на месте, только мешок почему-то разорвался и аппетитно пахнущие колбасные кольца из него высыпались. Зато, подбирая их, Рюмка нашла между трубами прекрасную новую шапочку, по молодежной моде сшитую из вельвета в яркую шотландскую клетку редкой для традиционных кельтских нарядов бежево-розовой расцветки. Обрадовавшись еще одному неожиданному пополнению своего стремительно растущего гардероба, она натянула кепку до ушей и вплотную взялась за колбасу. Приметная бежево-розовая голова торчала из ямы, как люминесцентная садовая лампа.
Пережитое волнение и тяжкий физический труд пробудили задремавшее было чувство голода, и Рюмка тут же, в яме, позавтракала во второй раз. Сантиметр за сантиметром поглощая колбасу, она расслабленно улыбалась и жмурилась, как разомлевшая кошка.
Тем временем невидимая в условиях дневного света путеводная звезда бездомной бродяжки со стоном сорвалась с небес и стремительно полетела вниз. Белую полосу непутевой жизни Риммы Кондачковой накрыла черная полоса смерти. В тот момент, когда на ее голову опустилась тяжелая доска, она жевала «Домашнюю полукопченую» и умерла с улыбкой на губах.
…Закончив разговор с Денисом, я повесила трубку, но отойти от аппарата не спешила. Вспомнив инструкцию по эксплуатации чудо-телефона, тезисно изложенную Зямой, я старательно помассировала холку нашему новому коммуникационному слизню. В благодарность за проявленную заботу чудище выдало мне список зарегистрированных им звонков. Я изучила его с повышенным вниманием.
Столбик номеров, выплывший из глубины зеленого пластика, в двух местах прерывался сообщением «номер не определен». Соответствующие звонки отстояли один от другого незначительно, они поступили с разницей в какие-то полчаса. Я напрягла память, расстройством которой пока не страдаю, и решила, что вторым звонком некто с прокуренным голосом вызвал меня на позднее свидание у гастронома. И уж совсем просто было разобраться с первым звонком, потому что он был дебютной работой нашего телефонного монстра. А я совершенно точно помнила, что обновила телефон мамуля и беседовала она с корреспондентом «Теленедели».
— Значит, сначала ты проморгал входящий номер любознательного газетчика, а потом так же оплошал с Хрипатым, — укорила я слизня, при перечислении его промахов машинально загнув пару пальцев.
Трошкина, в этот самый момент выглянувшая из комнаты, не преминула съехидничать:
— Ладошка ковшиком, личико постное… Кузнецова, ты что тут делаешь? Просишь милостыню на не зарастающей народной тропе к туалету?
— Нет, Дюха не похожа на побирушку, она недостаточно колоритная! — подал голос Зяма. — К нам сегодня заглядывала одна яркая представительница вида, так вот это, скажу я вам, был типаж! Лицо, фигура, наряд — все выдержано в безупречном клошарском стиле!
— К нам приходила нищенка? — удивилась мамуля.
Вспомнив, что особа, которую Зяма назвал колоритной, отрекомендовалась нам папулиной подружкой, я, чтобы не огорчать родительницу и не компрометировать родителя, попыталась закрыть вопрос уклончивым ответом:
— Я видела эту яркую личность на лестнице, она к Раисе Павловне стучалась.
— А! Это, наверное, Рюмка! — усмехнувшись, сказала Алка.
— Ты тоже с ней знакома? — удивилась я.
Возникло неприятное ощущение, будто у меня недостаточно широкий круг общения.
— Лично — не знакома, но мне Раиса Павловна о ней рассказывала, — объяснила Трошкина. — Это своего рода местная знаменитость, некоронованная королева помойки у гастронома. Рюмке, единственной из всех бомжей, администрация магазина разрешает сколько угодно копошиться в контейнерах, потому что она попутно наводит в них порядок. Бутылки и прочий ликвидный мусор тщательно выгребает, а остальное складывает в мешки и с земли подбирает все до единой бумажки.
— Да, бабе Рае это должно импонировать, она сама великая аккуратистка, — заметила мамуля.
Трошкина кивнула:
— Раиса Павловна Рюмке покровительствует, подкармливает ее, старые вещи отдает. И называет не Рюмкой, как все вокруг, а уважительно, по имени. Эту женщину вообще-то Риммой зовут.
— Очень хорошо, — я поспешила закрыть эту тему и перейти к новой, более интересной для меня лично. — Зямка! Вы с папулей недавно в телефоне ковырялись, скажи, он в полном порядке?
— Папуля или телефон?
Я замахнулась на братца трубкой, и он перестал валять дурака, ответил по-человечески:
— Телефон в норме.
— А почему же он не все номера определяет?
— А почему он должен определять все номера? — Зяма не удержался, опять начал вредничать. — Если звонили с телефона-автомата, номер не определится.
— Другие варианты есть? Нет? Может, звонили с сотового, нажав какую-нибудь секретную кнопочку для сохранения анонимности?
Братец покачал головой:
— Тогда было бы написано не «номер не определился», а «номер скрыт».
Я подвигала челюстью, похлопала ресничками, почесала в затылке, но так и не смогла придумать причину, которая вынудила газетного корреспондента интервьюировать нашу великую писательницу из будки таксофона. Наша городская «Теленеделя» — это вам, конечно, не «Нью-Йорк таймс», но телефоны у них в редакции есть, я знаю. У меня в этом лимонно-желтом издании бывшая однокурсница работает, Маринка Чижова.
Я снова прижала трубку к уху, потянулась к ямкам с кнопками и, пока набирала номер, нарочито небрежно спросила мамулю:
— Ма, а как тебе представился вчерашний корреспондент «Теленедели», не помнишь?
