сказать, что у нее полный маразм, но сознание запутанное. С утра она вроде в здравом уме и трезвой памяти, а ближе к вечеру шестеренки в голове начинают сбоить, и где-то в районе полуночи бабушка идет собирать супруга на войну с Колчаком. Саблю со стены снимает, теплые носочки в вещмешок укладывает, пирожки с капустой жарит и так далее.
– А красноармейский дедушка не возражает против мобилизации? Или он тоже того? – заинтересовалась Ирка.
– Он окончательно и бесповоротно «того» еще лет шестьдесят назад. Погиб во Вторую мировую.
– И это ты называешь легким прибабахом? – съязвила Ирка. – Очаровательная бабуля! Это ее мы будем спасать?
– Баба Маня сама кого хочешь спасет! Ей помощь не требуется, разве что врачебная, – отмахнулась я. – Нет, спасать мы будем ее жильца.
– У нее есть жилец? Кто такой? Еще один комсомолец-доброволец, борец с интервенцией? – Ирку разбирало любопытство.
Прикинув, какой объем информации нужно быстренько выдать подруге, я свернула к тротуару и остановила машину у витрины магазина «Подарки».
– Рассказываю. У бабы Маши во дворе стоит флигилек – кукольный домик три на три метра. Эти девять квадратов относительно жилой площади бабушка сдает жильцам. Цена сходная, флигилек не пустует. Я сама с полгода жила в нем, когда поступила в университет, пока мне не дали место в студенческом общежитии.
– А тебя бабка на фронты Гражданской войны не снаряжала?
– Мне повезло: в те времена она была еще не бабкой, а теткой, и с головой у нее был порядок. – Я хлебнула минералки, бутылка которой лежала в промежутке между креслами, и продолжила рассказ. – Последующим жильцам приходилось все хуже. А круче всех бабуля взялась за Аслана. Про ночные сборы покойного дедуси на войну это он мне рассказывал. Правда, без претензий рассказывал, не пенял мне на то, что я помогла ему снять палату в психушке. Ведь именно я рекомендовала его бабе Маше!
– Кто такой Аслан?
– Мой коллега, журналист, – не стала я вдаваться в подробности. Об участии Аслана Буряка в этой истории я не рассказала даже на исповеди в лазарчуковском кабинете. У меня были на то причины. И сейчас, упреждая Иркины вопросы, я ограничилась пояснением: – Тебе важно знать только одно: что Аслан – второй мужик с порнографических снимков.
– Ух ты! – Перспектива лично познакомиться с порнозвездой Ирку не в меру воодушевила. – А кто хочет убить такого милого мужчинку?
– Все та же Леля, – ответила я. – То есть это я думаю, что она захочет его убить. Понимаешь, Аслан, конечно, гадкий малый, но не настолько, чтобы покрывать мое убийство.
– Я и забыла, что ты у нас зомби! – съехидничала моя подруга.
– Ты, кстати, тоже, – окоротила я ее. – Спасибо Гоше Грохотулину, Леля сейчас уверена, что убила нас обеих.
– Думаешь, она слушала «Авторадио»? – уточнила Ирка.
– Я бы на ее месте слушала, – ответила я. – То есть если бы я организовала автокатастрофу, то ждала бы сообщения о ней. А по волнам «Авторадио» в эфир уплывает такой полный отчет о ЧП на дорогах, какой не составить и гаишникам!
– Ясно, – кивнула Ирка. – А почему мы стоим?
– Мне надо сделать покупки, – кивнула я на магазинную витрину и полезла из машины. – Посиди, я быстро!
Нехитрый шопинг занял у меня не более десяти минут. Вернувшись к машине, я обнаружила, что Ирка перебралась на место водителя, но не стала возражать. Мне как раз нужны были свободные руки, чтобы завершить приготовления к операции по спасению Буряка.
К тому моменту, когда наша «шестерка» остановилась у желтого дома на углу Самолетной и Дедушкина, меня было не узнать. На голове у меня блином лежала кепка, очертаниями и пропорциями подобная армянскому лавашу. Кепка была клетчатая, как шахматная доска, с вышитым на козырьке лейблом «Олег Попов». Вероятно, она предназначалась для клоунского снаряжения – в магазине «Подарки» был большой выбор карнавальных костюмов, как полностью укомплектованных, так и фрагментарных. Я надеялась, что в сочетании с большим грузинским носом, густыми черными усами и бровями, похожими на хвосты соболей, клоунская кепка сойдет за головной убор лица кавказской национальности. Накладной нос с приклеенными под ним буденновскими усами я купила в том же магазине, а густые черные брови собственноручно намалевала косметическим карандашом. Боди-артом я занималась на ходу, машину на выбоинах потряхивало, и потому брови получились на диво жирные и разлапистые. Они кривыми траурными арками высились над дужками очков, образующих единую конструкцию с накладным носом. Стекла в очках были антрацитово-черные. Посмотревшись в зеркальце, я нашла, что выгляжу не просто экзотично, а даже где-то мафиозно. Встреть меня кто-нибудь из коллег Лазарчука, не миновать бы мне проверки документов!
– Весь вечер на арене дрессированная Коза Ностра! – сострила Ирка, дождавшись, пока я закончу перевоплощение.
Подруга откровенно веселилась. Из меня получилась карикатурная пародия на Мимино, зато в паре мы с Иркой смотрелись очень органично: тощий носастый джигит и его подруга, дородная славянская матреха. Для полноты образа в супермаркете рядом с магазином «Подарки» мною был прикуплен реквизит и другого рода: бутылка «Хванчкары», килограмм мандаринов в пластмассовой сеточке и роскошный пучок кинзы, который свободно можно было использовать вместо веника.
– Дэвушка, стучи! – репетируя кавказский акцент, вполголоса велела я Ирке.
– Гав? – строго спросила из-за забора собачка, отличающаяся прекрасным слухом.
– Да, дорогой! – пропищала Ирка, повинуясь взмаху зеленого веника в моей руке. Засучив рукав куртки, подружка так треснула кулаком по воротам, что дворовая собачка от возмущения потеряла голос.
В доме за забором со скрипом отворилось окно и послышался незабываемый голос бабы Маши:
– Хто-о та-ам?!
Старуха вопила так, словно находилась на другом берегу ревущей горной реки. Я улыбнулась своим воспоминаниям. Сколько раз я слышала этот сторожевой крик, неизменно громкий, без поправок на время суток! Баба Маша и во времена моего у нее жительства отличалась поразительной бдительностью и великолепной реакцией. Редкий гость успевал стукнуть в калитку дважды – старушка с первым же ударом возникала в окошке, отбивая хлеб у собственного сторожевого песика! «Хто-о та-ам?!» – пугающе орала она почтальонше, представителям всяко-разных компаний, сборщикам подписей и школьницам, притормозившим у забора, чтобы поправить гольфики. Если чужой человек откликался, отвечая на поставленный вопрос, то баба Маша исторгала из своих голосовых связок вопль номер два: «Чаво нада-а?!»
– Свои! – нахально гаркнула Ирка.
– Чаво на-а-ада?! – донеслось со двора.
Подруга вопросительно посмотрела на меня.
– Вай, мамаша, нэ крычи так, дарагая! – с великолепным кавказским прононсом вскричала я в ответ. – Аткрывай двери, дарагие гости прышли!
Я знала, что говорю. Бабкина строгость к пришлому люду не шла ни в какое сравнение с ее гостеприимством. Если постучавший в ее дверь мог доказать, что он не просто посторонний человек, а родственник, знакомый, представитель власти или какое-нибудь ответственное лицо вроде почтальона или инспектора горгаза, баба Маша становилась бесконечно дружелюбной, общительной и хлебосольной. Особенно тепло она принимала заезжую родню своих постояльцев, которые, к слову говоря, не всегда были от этого в восторге. Помню, в каком я была шоке, когда однажды ночью, вернувшись из служебной командировки, тихо, чтобы никого не разбудить, прокралась через двор к своему флигилю, вошла и, не зажигая света, присела на диван, а он вдруг заорал человеческим голосом! Оказалось, что в мое отсутствие ко мне в гости без предупреждения нагрянула троюродная сестра, которую добрая баба Маша не только накормила-напоила, но и спать уложила – на моем диване.
– Какие-такие гости? – вполне доброжелательно поинтересовалась хозяйка дома, приоткрывая калитку, чтобы просунуть в нее остренькое коричневое личико.
Я против воли посмотрела под ноги, на вертящуюся внизу собачку. Баба Маша и ее старая такса Дуся
