– Абнымаюцца! – от волнения переборщив с акцентом, ответила я. – Сыльна любят друг друга! Жыницца будут!
– Прямо здесь? – кротко спросила бабушка.
– Заодно и помолвку отметим, – подсказала снизу Ирка.
И в подтверждение сказанного она звонко чмокнула полупридушенного Буряка в ухо, обслюнявив его, как кошка мышонка.
– Так я в погреб, за огурчиками! – Баба Маша снова радостно засуетилась.
– Лежать! – страшным шепотом скомандовала я парочке на асфальте и на цыпочках метнулась вслед старушке.
Бабушка как раз спускалась в подвал. Подождав, пока она полностью скроется в люке, я захлопнула тяжелую квадратную крышку и задвинула засов. Так, теперь любознательная старушка не будет нам мешать – это с одной стороны. С другой – в погребе бабуля будет в полной безопасности. Я пока не знала, как обернутся события, но предполагала, что мирный дворик желтого дома может стать ареной бурного сражения. Что и говорить, предприимчивая и темпераментная Леля меня впечатлила, я ожидала от нее многого!
Пробегая в обратном направлении через прихожую, я сдернула с вешалки пеструю линялую шаль и плюшевую шубу, служившую стратегическим продовольственным запасом многих поколений моли. Рядом на крючке висела капроновая бечевка с гирляндой прищепок. Я прихватила и ее тоже.
– Бабуля вне игры! – шепотом сообщила я Ирке, поспешно ощипывая со шнура гроздья прищепок. – Ирка, держи веревку, упакуй Ослика, чтобы не рыпался!
– Он уже не рыпается, – мрачно ответила подруга, поднимаясь с асфальта.
– Придушила?! – ахнула я.
– Ты что?! Сама чуть не задохнулась! От него разит, как из бочки, – он пьяный в дребадан!
Я спрыгнула с крыльца и склонилась над Асланом, которого Ирка рывком перевернула на спину. Ослик с явным трудом открыл мутные, как самогон, очи, моргнул, с пьяной нежностью назвал меня своей милой чертовкой и, окончительно истощив свои силы этим изысканным комплиментом, мгновенно отключился.
– Слушай, а у тебя и впрямь рожки! – оторвав внимательный взгляд от похрапывающего Ослика, удивленно сообщила мне Ирка.
Я поправила вздыбившиеся над ушами дужки очков и накрыла их бабкиной шалью. Очевидно, этот промежуточный образ матрешки с кавказским акцентом был таким неожиданным, что Ирка, потеряв бдительность, заржала. Я тут же на нее шикнула и напялила поверх своей куртки старушечий салоп.
– Джинсы подкати, – сообразив, что я маскируюсь под бабу Машу, подсказала подруга.
Я подвернула штаны до колен. Салоп, если хорошенько ссутулиться, закрывал мои ноги до середины икр, ниже виднелись теплые шерстяные носочки в веселую шотландскую клетку и основательные зимние ботинки, которые в равной степени любят подростки, туристы и старушки.
– Усы прикрывай, – посоветовала еще Ирка.
– Прикрою, не беспокойся. Сидите тихо! – с этими прощальными словами я открыла калитку, согнула спину вопросительным знаком и засеменила прочь от желтого дома.
Калитка с тоскливым скрипом затворилась. Я дернула головой, огибая сигнально-осветительный прибор, коварно раскачиваемый ветром. При этом все-таки чуток задела лицом тарелку-абажур, но картонный нос прекрасно самортизировал. Вот, уже есть польза от маскировки!
Я решительно продралась сквозь редкие колючие кустики, отделяющие тротуар от проезжей части, и потопала через дорогу, приволакивая ноги, как дряхлая развалина.
У домовладения напротив желтого дома бабы Маши большой опасной рыбиной замер синий автомобиль марки «Вольво». Мне очень хотелось своей нетвердой инвалидской поступью подойти прямо к нему, прижаться картонным носом к стеклу и, затеняя физиономию с двух сторон руками, внимательно всмотреться в полумрак салона. Меня чрезвычайно занимала личность водителя – я предполагала, что это Леля. Также мне было бы интересно увидеть, как она поведет себя, внезапно увидев за стеклом кошмарную носато-усатую рожу, всматривающуюся в автомобильное нутро с искренним и доброжелательным интересом людоеда Бармалея.
Да, меня так и разбирало проверить Лелины нервишки на крепость, но я строго-настрого запретила себе хулиганские выходки. Тихо радуясь тому, что мы с Иркой оставили «шестерку» за углом, так что она не выдаст наше присутствие, я обогнула капот «Вольво» и приклеилась животом к чужому забору в метре от приоткрытого водительского окошка.
– Галь, а, Галь? – противным старушечьим голосом позвала я.
Я не знала, знакома ли Леля с квартирной хозяйкой Аслана, поэтому на всякий случай старалась имитировать скрипучее сопрано бабы Маши. Смею думать, это у меня получалось неплохо! В свое время я частенько развлекала друзей-приятелей веселыми рассказами о нашей с бабой Машей жизни в желтом доме, разыгрывая уморительные сценки на два голоса. Впрочем, дряхлая подружка бабулькиной юности, соседка Галя, как мне помнилось, была туга на ухо. Это обстоятельство было мне на руку – можно было надеяться, что она попросту не услышит моих ложных призывов. В этой мизансцене мне не нужны были партнеры.
– Слышь, Галь, квартирант-то мой чего учудил? – громко пожаловалась я воображаемой собеседнице. – Приперся домой свинья свиньей!
Я сделала паузу, давая возможность «Гале» вставить ответную реплику, а водителю «Вольво» – опустить пониже стекло в окошке.
– Нет, не грязный! Пьяный он пришел! Ужратый, как зюзя! – возмущенно поведала я «Гале», в роли которой дебютировало дырявое ведро, с неведомой целью оставленное на скамейке у крыльца. Именно к нему я обращала свой пламенный монолог. – И ведь выбрал время, подлец! У него во времянке воды по колено, трубу прорвало, вещи плавают... Надо порядок наводить, а он только во двор вошел – сразу рухнул! Не мужик, а дрова!
Я перевела дыхание и продолжила «беседу»:
– Что ты говоришь? Нет, я его водой отливать не стану! И по морде хлопать не буду, что ты! А ну, как и он меня в ответ хлопнет? Я пьяных жуть как боюсь! Упитый молодчик одинокой старушке не компания. Я вообще домой не пойду, попрошусь ночевать к кому-нибудь из соседей. Может, ты меня к себе возьмешь?
– Пожалуй, это можно устроить! – неожиданно густым басом отозвалось ведро.
Над ним стремительно воспарил ярко-красный светлячок, и одновременно с густым клубом табачного дыма до меня долетела следующая реплика:
– Ты, старая, никак забыла, что бабка Галина уже второй год как померла? Она теперь не тут, на кладбище прописана! Ты туда к ней попросись, там самое место для полоумной старухи, которая сама не спит и другим не дает!
– Какой сон, всего десять часов! – едва не вывалившись из роли, огрызнулась я.
– Ма-аня! Маняша! Ходь сюды! – послышалось с другой стороны улицы.
Я не вдруг сообразила, что «Маняша» – это я, а когда сообразила, то поспешно развернулась и сощурилась так, словно и впрямь была подслеповатой старушкой. Со стороны дома, соседствующего с жилищем бабы Маши по улице Дедушкина, несся искаженный и потому с трудом узнаваемый голос моей подруги – писк пополам с хрипом. Такие звуки могла бы издавать умирающая от чахотки гигантская мышь или певец Витас, подхвативший фолликулярную ангину. Я догадалась, что Ирка тоже «косит» под старушку. Наверное, перелезла на участок соседей через символический заборчик между домовладениями.
– Те же и Чацкий... – пробормотала я себе под нос, отмечая появление на сцене нового лица.
Крупная фигура в белом дергалась над забором, размахивая руками, как кукла Пьеро. Похоже, Ирка сообразила себе сценический костюм, сдернув с веревки пододеяльник!
– Матрена, ты, что ли? – «узнала» я, делая пару нетвердых шажков от забора, за которым сердито, как Змей Горыныч, пыхал дымом какой-то потомок покойной бабы Гали.
– Матрена, конечно! – не без сарказма подтвердила Ирка. – Кто ж еще? Ходь сюды, Маня! Моих дома никого нет, в гостях ночуют, так я тебя пущу. Будем вместе куковать. А квартирант твой один до утра перекантуется.
– Так у него ж там потоп! – напомнила я, кособоко трюхая через дорогу.
