пахнущего антистатиком «Лилия». Это позволило мне опознать Ирку, которая была одета в кожаную куртку с шелковым шарфом. Как хорошо, что подружка сняла с себя посторонний пододеяльник! В чужой постельной принадлежности я бы ее, пожалуй, не узнала.
Я посучила ногами, которые, в отличие от рук, были свободны. Нашла Иркину ногу и потопталась по ней, отбивая сигнал: «Топ! Топ! Топ-топ-топ! Топ-топ-топ-топ! Топ-топ!» Так трубят в свои дудки футбольные болельщики, а у нас с подружкой эта разновидность морзянки является условным стуком в дверь.
Ирка, очевидно, поняла, потому что перестала ерзать и громко сопеть. Я немного успокоилась и только собралась внимательно оглядеться по сторонам, как дверь в дальнем конце комнаты снова открылась! Фонарик выхватил из темноты ноги в ботинках – все, что выше, скрывала от моих глаз крышка стола, под которым нас с Иркой уложили. В ожидании развития событий я затаила дыхание.
Антон Еремеич сидел на дощатой лавочке в укромном уголке двора, ведя неравную борьбу со склерозом. Взрослый сын деда Антона Пашка, безмерно утомленный папашиными путаными воспоминаниями о коллективизации на Кубани, выдворил батю подышать свежим воздухом.
– Погуляйте, папаня, перед сном, – раздраженно напутствовал он Антона Еремеича. – Дайте хоть телевизор спокойно посмотреть!
Дед Антон послушно напялил ватник, взял газету, сунул за щеку внуков чупа-чупс и вышел во двор. Газету он постелил на сырую лавочку, сел, запахнул поплотнее ватник, перекатил за щекой леденец и выцветшими голубыми глазами обвел доступный его взору фрагмент двора. Летом вокруг лавочки буйно цвели и зеленели декоративные растения, сейчас же тут особенно не на что было посмотреть. В осенне- зимний период дежурным вечерним шоу во дворе были игрища окрестных васек и мурок, с великолепным пренебрежением относящихся к людской молве, которая предписывает кошачьим заниматься любовью исключительно в марте.
– Кис-кис-кис! – тихо позвал Антон Еремеич, завидев в дальнем углу двора что-то белое.
Ему хотелось приблизить к себе арену любовных битв, но мелькающее за кустами белое тело было гораздо крупнее среднестатистической кошки. В распаленном воображении Антона Еремеича мелькнула дикая мысль, будто сегодня в его сад забрела амурно настроенная парочка слонов, но потом он понял, что видит трепещущее полотнище вывешенного на просушку пододеяльника. Старик разочарованно вздохнул, и тут пододеяльник высоко подпрыгнул и задергался, словно терзаемый любовной лихорадкой! Сливающиеся в экстазе пододеяльники – это было уже чересчур! Антон Еремеич тихо встал со скамейки и, прячась за яблонями, подкрался поближе.
В углу двора возились две фигуры, одна темная, другая, наоборот, совсем белая. Потом белая фигура сняла с себя балахон, который и впрямь оказался пододеяльником, и дед Антон со всей определенностью понял, что перед ним два человека. Почему-то он даже не подумал, что они забрались в сад с игривыми мыслями.
– О! Да это, брат, жулики! – словами Карлсона из детского мультфильма охарактеризовал ситуацию Антон Еремеич.
Подозрительные личности между тем перелезли через низкий заборчик на соседний участок. Дед Антон выпятил грудь колесом и почувствовал необходимость защитить одинокую старушку-соседку, ее имущество, а возможно, и жизнь. С этим героическим настроем Антон Еремеич потихоньку, чтобы не побеспокоить сына и невестку, прокрался в дом и снял со стены берданку. Восьмилетний внук на это действие деда отреагировал вопросительным хлопаньем длинных ресниц.
– Тс-с-с! – заговорщицки шепнул внуку Антон Еремеич.
С берданкой под мышкой он вышел из дома и длинным шагом разведчика заскользил по едва заметному следу, оставленному в сырой траве подозрительными пришельцами. Опираясь на берданку, старик перебрался через забор и прислушался. Во дворе было тихо. Флигель был темен, свет горел только в окнах большого дома. Антон Еремеич подобрался к окошку, всмотрелся в просвет кружевной занавески и увидел накрытый стол, за которым никто не сидел.
– Не понял? – пробормотал себе под нос дед Антон, с берданкой наперевес поднимаясь на крыльцо.
В комнатах никого не было. Приглушенный шум доносился из кухни, которая тоже была пуста. Зато в погребе, похоже, кто-то был, и этот кто-то активно рвался на свободу. Недолго думая, Антон Еремеич отодвинул засов, открыл люк и, тыча в погреб дулом берданки, грозно сказал:
– А ну, кто там? Выходи по одному!
В подполье звякнули банки, что-то стукнуло, и по деревянной лесенке в пять ступеней в кухню выбралась хозяйка дома. Баба Маша энергично двигала челюстями и распространяла вокруг себя бодрящий запах квашеной бочковой капусты. Дед Антон чутко повел носом и сглотнул слюну.
Увидев перед собой старика с ружьем, баба Маша перестала жевать и скорбно вздохнула.
– Значит, пришли, супостаты! – скорбно констатировала она.
Дед Антон, который самолично наблюдал вторжение на соседский участок граждан, которые свободно могли быть упомянутыми супостатами, сокрушенно развел руками.
– Но в доме их нет! – поспешил он доложить бойкой бабке, признавая в ней командира.
– Прячутся, изверги, – кивнула баба Маша, наскоро прикидывая диспозицию предстоящего сражения.
Старушка была полна решимости действовать и испытывала моральный подъем. Долгие годы ждала она вторжения в город белогвардейских отрядов, и вот, наконец, пришел час партизанских действий!
– Пожуй сальца, браток! – велела она Антону Еремеичу, подводя старого боевого товарища к накрытому столу. – Перекусим – и вперед! Труба зовет!
Охочему до приключений старику, в принципе, было без разницы, куда и какая зовет их труба. Да хоть водопроводная! Дед Антон придвинул к себе блюдо с розовыми лепестками сала и молодецки опрокинул стопочку красного вина. Баба Маша возилась в прихожей, деловито копошась в древнем деревянном сундуке. К тому моменту, когда повеселевший Антон Еремеич ополовинил блюдо с салом и объел до состояния стершегося веника пучок кинзы, баба Маша закончила военные сборы. Путаясь ногами в перевязи старой дедовой сабли, она вошла в горницу, поправила на буйной седой головушке музейную буденновку с линялой звездой и сказала:
– По коням!
Сытое урчание в животе Антона Еремеича вполне сошло за ржание боевого коня. Партизанский отряд склеротиков-маразматиков приставным подагрическим шагом выдвинулся на передовую.
Капитан Лазарчук сидел в засаде, насторожив уши и напрягая глаза, которые за несколько минут вполне привыкли к темноте. Когда за стеной послышались шепот и звуки глупой возни, Серега вздохнул с облегчением: живы, идиотки! Облегчение быстро прошло, когда он понял, что идиотки не просто живы, но по-прежнему активны, чем продолжают осложнять жизнь окружающим.
– Аккуратно снимаем их! – шепнул он Пете, застывшему по другую сторону двери.
Серый и Белый жались к стеночке. Посреди комнаты вольготно развалился пьяный Аслан Буряк. Сам того не зная, он играл роль куска сыра в мышеловке. Источаемый «сыром» резкий запах алкоголя сильно упрощал его поиск.
Употребленное капитаном местоимение их помогло Пете догадаться, кого именно нужно аккуратно снять, так что он не был удивлен, когда в проеме открывшейся двери возникла фигура Ирки. Была ли удивлена оказанным ей приемом сама Ирка, осталось невыясненным. Транспортируя ее в дальний, наиболее безопасный угол, капитан Лазарчук не удержался и отвесил приятельнице добрый шлепок. Следующим рейсом Серый и Белый в тот же угол слаженно отправили вторую подруженьку.
– Теперь ждем, – шепотом сказал Лазарчук, расчистив сцену для появления главного действующего лица.
Петя кивнул и вжался в стену. Дверь открылась, и на пороге вместо ожидаемой персоны возник какой- то сын красноармейского полка, малорослый нахаленок в буденновке и с волочащейся по земле саблей. Нарушая режим молчания, Петя изумленно воскликнул:
– Ой! – и уронил рулон скотча.
Колесо липкой ленты покатилось к лежащему Аслану и уютно улеглось ему под мышку.
– Ты хто-о? Белый?! – заметив Петю, грозно вскричала баба Маша.
– Бе-белый, – согласился растерявшийся Петя.
– Бей белых! – постановила воинственная старушка.
