покосившемуся под напором роскошных астр. Желтые и лиловые цветы по колено затопили палисадник, выплеснулись в просветы между досками и яркими лужицами разлились вдоль забора. Во дворе буйная растительность дисциплинированно держалась в границах клумбы, а на посыпанной светлым песочком площадке блестел синими резиновыми боками надувной бассейн без воды. В нем, как в манеже, ползали младенцы в количестве четырех голов, покрытых одинаковыми трикотажными шапочками. Это делало детишек похожими на спортивную команду. Тут же вспомнился бородатый анекдот: «Как научитесь плавать, ребятки, так сразу воду нальем!»
— Васенька там? — спросила я Сашку.
Он посмотрел на группу в трикотажных купальниках, подумал и неохотно признался:
— Да я его не узнаю. Они тут такие все одинаковые…
— Ты что? — удивилась я. — Это новорожденных можно перепутать, вот они точно здорово похожи, но этим деткам по шесть-восемь месяцев, их вполне можно различить!
— А я не различаю! — уперся Сашка. — Смотри, у них у всех глаза светлые, как у Васеньки, и лица круглые, розовые… В принципе можно было бы по цвету волос определиться, но чепчики мешают.
— Папаша! — не удержавшись, презрительно фыркнула я.
Любая мать, я уверена, с легкостью узнала бы своего шестимесячного сына среди других малышей!
— Спроси кого-нибудь другого, — надулся обиженный Сашка.
Подходящий человек находился совсем не далеко. У бассейна спиной к нам на низкой скамеечке сидела особа, при виде которой в памяти сама собой всплыла фольклорная строчка: «девица-краса, длинная коса». Я бы даже сказала — косища! Толстенная, в кулак, белая-белая и пушистая, как свежий ком сахарной ваты.
— Глянь, какая Василиса Прекрасная! — не удержавшись, подпихнула я Сашку.
На шорох наших шагов, хруст камешков и разговор Василиса не отреагировала, поэтому я позвала ее:
— Добрый день, хозяйка!
Красавица и ухом не повела! Если бы я не видела, что она вертит головой, внимательно наблюдая за ползунками в бассейне, то решила бы, что передо мной манекен.
— Не слышит, что ли? — удивилась я.
— Станица Глуховецкая! — ехидно пробормотал Сашка.
— Хозяйка! — заорала я, отбросив церемонии. — Девушка! Ау!
Заборчик, на который я излишне налегла, протестующе затрещал. Круглые детские головенки в разноцветных шапочках дружно повернулись в мою сторону. Только после этого соблаговолила обернуться и девица с косой.
Сашка разочарованно вздохнул. На Василису Прекрасную барышня не тянула, сказочная коса была ее главным и единственным украшением. Лицо девушки портили толстые щеки, густо усыпанные веснушками, и выражение великой робости. Увидев нас, она вскочила и попятилась, закрывая собой младенцев, как наседка цыплят.
— Здравствуйте, девушка, не бойтесь, мы к бабе Тасе приехали! — сказала я.
Мои слова пугливую девицу ничуть не успокоили. Она быстро сунула руку в карман фартука, вытащила маленький жестяной колокольчик и затрясла им с энтузиазмом алеутского шамана. Колокольчик пронзительно задребезжал, один из малышей заплакал. Боязливая Василиса на детский плач не отреагировала и колокольчик не бросила, продолжая вызванивать лихой плясовой мотив. Я вопросительно посмотрела на Сашку.
— Сейчас прибежит Иван Царевич с гуслями! — хмыкнул он. — И Серый Волк с балалайкой…
Появления какого-нибудь серого волка я подсознательно ждала уже несколько минут: удивительно, что в деревенском дворе нет собаки. Впрочем, отсутствие животного могло объясняться присутствием большого количества маленьких детей. Наметанным взглядом мамаши я определила, что детвора относится к младшей ясельной группе «от шести месяцев до года». Стало быть, один из сухопутных пловцов вполне может оказаться Машиным Васенькой.
— Кто такие? Чего надо? — из окна соседней хаты высунулся хмурый дядька с переизбытком растительности на лице.
У него были мохнатые кустистые брови, встопорщенные усы и длинная карабасовская борода, которая тут же запуталась в астрах. В одной руке деревенский Карабас держал толстую тетрадку, другой придерживал на носу очки. Я сменила адресата, но повторила прежний текст:
— Здравствуйте! Мы к бабе Тасе, по делу!
— Знаем мы ваши дела, — не подобрел Карабас. — Ладно, оставляйте своего малого Оксанке, Таисия еще не скоро будет.
— Это, что ли, Оксанка? — я кивнула на белокурую Василису.
С появлением бородача она прекратила трясти колокольчиком и занялась плачущим малышом. Не обращая на нас никакого внимания, Оксанка ловко меняла ребенку подгузник.
— Оксанка отличная нянька, не смотрите, что глухонемая! — похвалил девушку Карабас Барабас. — Она за пацанами так смотрит — глаз не сводит! Главный работник в этом детском саду!
— А вас, простите, как зовут? Может, познакомимся? Я Елена, а это Саша.
— Чего нам знакомиться? — проворчал бородач, но все-таки представился: — Иван я, — у него получилось важно: «Иоанн».
— Не царевич, — прошептал ехидный Сашка.
Я цыкнула на него, чтобы не портил дипломатию, и подняла повыше кулек, который мы привезли с собой. Сквозь молочно-белый полиэтилен явственно просвечивали цветные пачки детского питания и большой пакет подгузников.
— Можно мы это для Таисии оставим?
И тут Иоанн Барабасыч меня удивил. Он приспустил очки, внимательно посмотрел на меня поверх пятнистой черепаховой оправы и важно изрек:
— Тимео данатос ет доно ферентис!
— Бойтесь данайцев, дары приносящих! — машинально перевела я.
— Знаете латынь? — мгновенно оживился Иван.
Я заподозрила, что нашла золотой ключик к его сердцу.
— Учила в университете, крылатые выражения помню до сих пор.
— А вот как, скажите…
Бородач исчез из окна и спустя несколько секунд объявился у калитки.
— Как будет по-латински «золотая середина»? У меня тут неразборчиво написано, не могу понять — «мео-лиа-критос», что ли?
— «Медиакритос», — я даже не стала заглядывать в тетрадку, которую Иван настойчиво совал мне под нос, вспомнила без подсказки.
— Так чего ж мы тут стоим? — засуетился обрадованный бородач. — Вы заходите, Еленочка, заходите, мы с вами сейчас чайку попьем с медом, с вареньем, с баранками!
Чай пили с медом, бубликами и латинскими изречениями. Новый наш знакомый оказался ярким представителем сельской интеллигенции, практикующим техником-ветеринаром. Имеющееся у него среднее специальное образование предполагало знакомство с медицинской латынью, но всю прелесть языка Эсхилла и Софокла Иван открыл для себя только этим летом, слушая, как зубрит бессмертное «Экзеги монумент…» племяш, обучающийся в Москве на артиста. Плененный музыкой классической латыни, Иван гораздо быстрее, чем тупица-племяш, затвердил и стих про монумент, и поучительную басню «Туи амици ет урсус», оказавшуюся при ближайшем рассмотрении интернациональной сказкой «Три друга и медведь». Выпросив у племянника конспект, Иван засел за плотное изучение заинтересовавшего его предмета. В отличие от нерадивого школяра он получал от этого процесса живую и искреннюю радость, превращавшуюся в бурное негодование всякий раз, когда скверный почерк племянника не позволял с уверенностью опознать ту или иную букву.
Я охотно помогла Ивану разобраться с трудными случаями латинской письменности, а он рассказал нам о своих соседках.
