сидящий справа от водителя, по плечи высунулся в окошко и загляделся на опаленный этаж здания телекомпании. Любопытным пассажиром был брюнет в глухом черном свитере и даже в перчатках. Весь, насколько я могла видеть, затянутый в черное, он хорошо сочетался с офисным пепелищем.
— Другие мне совершенно безразличны! — заявила Ирка, сильно обеспокоив этим признанием ловеласа Вадика, который принял сказанное на свой счет и начал ворчать, что медвежий костюм возмутительно неэротичен. — Меня беспокоит, что на это пожарище явилась именно ты! Помнится, в детективах утверждают, что преступников неудержимо тянет на место преступления!
— Я не поджигала BDT! — устало (ибо уже не в первый раз) повторила я и заняла свое место в нашем передвижном зверинце.
— Господа и дамы, прошу садиться, нам нужно спешить! — вежливо, но твердо сказал Петер Вайсман. — До начала праздника осталось двадцать минут, и мы не вправе опаздывать, иначе придется платить неустойку!
Пассажиры послушно полезли в салон. Петер пересчитал нас по головам, удовлетворенно кивнул и включил зажигание. Микроавтобус покатил прочь от здания BDT, обогнав зеленую машину, которая явно никуда не спешила.
— Насколько я могу судить, ничего катастрофического с нашими немецкими партнерами не случилось! — обернувшись назад, сказала я медведеобразному Вадику, который в одиночку занял сразу два сиденья. — Надо звонить Шванке и договариваться о встрече.
— После утренника, ладно? — напарник был хмур и не расположен к деловому разговору. — Все равно я Ксению до пятнадцати часов отпустил.
Увольнительную нашей переводчице Вадик дал сам, даже не потрудившись согласовать это решение со мной. В другой ситуации я обязательно втянула бы зарвавшегося коллегу в дискуссию о том, кто у нас головной мозг, а кто так, одна извилина в позвоночнике, но сегодня меня равно мучали совесть, жажда и головная боль. Причем с совестью я еще могла кое-как договориться, а вот характерные признаки похмелья невозможно было нейтрализовать никаким аутотренингом. В душе я надеялась, что полуденный утренник, на котором я призвана была изображать четвероногого друга Деда Мороза — северного оленя, будет небезалкогольным. Северному оленю жизненно необходима была капелька спиртного. Череп трещал так, словно на нем активно вызревали самые настоящие рога.
— Смотрите, это снова Рейхстаг! — восторженно завопила Ирка.
— Чудесно, — промямлила я, отнюдь не разделяя ее радости.
По опыту предыдущего набега на Берлин я уже знала, что уличное движение в центре германской столицы организовано так, что абсолютно никуда нельзя проехать, не увидев хоть раз Рейхстаг и Бранденбургские ворота. Ирка смогла убедиться в этом минут через десять. Пока наш отвратительно дисциплинированный водитель крутился вокруг двух главных столичных достопримечательностей, подружка с убывающим энтузиазмом щелкала фотоаппаратом своего мобильника, потом мрачно замолчала, а вскоре и вовсе сердито шепнула мне в ухо:
— Еще раз увижу Рейхстаг — развалю его, как Берлинскую стену!
Наконец Вайсман загнал наш транспорт в подземный гараж огромного здания из стекла и бетона. Автомобили в сумрачном подземелье скучно стояли стройными рядами, как покорные коровы в очереди на бойню. Наш микроавтобус приятно выделялся в этой унылой автотусовке как формой, так и цветом: борта у него были ярко-голубые, украшенные искусно нарисованными воздушными шарами и пухлыми белыми облаками, похожими на эротично помятые перины. Огибая их, по голубому фону вилось длинное-предлинное немецкое слово, как я поняла, емко определяющее суть сложного бизнеса владельца микроавтобуса. Организация праздников была лишь одной его составляющей.
В интерьере офиса, куда провел нас Вайсман, я не заметила ничего праздничного. Мы прошли через просторную белую прихожую с зеркальным шкафом справа и высокой конторкой слева, миновали стеклянную дверь — за ней виднелись удобные кресла и низкий столик со множеством журналов, гуськом прошествовали по светлому коридору с вереницей наглухо закрытых дверей, вышли к лифту, поднялись на один этаж — и там наконец праздник заявил о себе так громко, что его не заметил бы только глухой.
— И слепой! — ехидно добавил мой внутренний голос, комментируя эффектное начало шоу.
Первая же «баранка» серпантина, влетевшая в кабину лифта, угодила точно в глаз Петеру Вайсману, ряженному Зайчиком.
Болезненный вскрик пострадавшего заглушил приветственный рев толпы. В просторном помещении, очень похожем на зимний сад, скопилось не менее сотни костюмированных граждан. Они рассредоточились среди фикусов и пальм с бокалами в руках и явно только нас и ждали, чтобы приступить к широкомасштабному веселью. Вместе со спиральками серпантина в кабину лифта влетел торжествующий хоровой крик, и один особенно громкий женский голос возвестил с энтузиазмом распорядителя охоты:
— А вот и они!!!
— Здравствуйте, дети! — жалко вякнула в ответ новоявленная Снегурочка.
Коронная фраза, которую Ирка вынашивала с момента, как только узнала о предстоящем дебюте, погибла втуне, ее никто не услышал.
— Дед Мо-роз! Дед Мо-роз! — скандировала пестрая толпа.
— Я пошел! — деловито сказал бесстрашный Костя Розенкранц, выдвигаясь из лифта упругим шагом с подскоком.
Оказавшись в зале, он вскинул руки, а потом свободной от посоха правой побоксировал с воздухом и сорвал бурные аплодисменты.
— Сне-гу-ро-чка! Сне-гу-ро-чка! — заревели азартные зрители.
— Ой, мама! — пискнула Ирка.
Она трусливо попятилась и крепко, всем своим немалым весом, наступила на ногу Петеру, который с мученической улыбкой потирал подбитый глаз. К новой травме он подготовиться не успел и отреагировал не по-джентльменски: отпихнул Ирку так, что она вылетела из кабины, как ядро из жерла пушки. Ирка врезалась в Костю, который успел встать в центре зала и гордо подбочениться, едва не сбила его с ног и растерянно завертелась на месте. Бешено вращающиеся рыжие косы сообщили ей большое сходство с готовящимся к подъему вертолетом. Не скрою, это было эффектно.
— Ур-ра! — закричали благодарные зрители.
— Может, мне выйти к ним в стойке на руках? — почесав себя промеж бутафорских медвежьих ушей, пробормотал Вадик, неприкрыто завидуя чужому актерскому успеху.
— Не вздумай! — испугалась я. — Я не собираюсь тащить на себе всю нашу аппаратуру, как настоящий ездовой олень!
— Петер, дорогой, ну, наконец-то!
Навстречу одноглазому хромоногому Зайчику Вайсману выплыло дивное создание, заметив которое Вадик Медведь Рябушкин крякнул, как Серая Шейка при виде подбирающейся к ней лисицы. Кряк был испуганный и очень походил на крик о помощи. Я поняла, что наш прославленный ловелас морально раздавлен, хотя явившаяся нам дама запросто могла сделать это и физически.
— Но, Ангела, дорогая, мы же не опоздали! — тряся хронометром на запятье, с беспокойством напомнил Петер.
— Ангела?! — беспомощно курлыкнул мне в ухо Вадик Серая Медвежья Шейка.
Было вполне понятно, о чем он подумал. «Ангельское» имя подходило дорогой подруге Петера примерно так же, как заслуженному, предпенсионного возраста, слону с индийского лесоповала — нежный капроновый бантик на шее. У Ангелы было смуглое усатое лицо корсара и могучее тело кариатиды, способной в целости и сохранности пронести бушприт Летучего Голландца сквозь любые бури и штормы. Ее буйной черной гривой и громким рыком можно было устрашить африканского льва, а пламенным взором — испепелить в честном поединке огнедышащего дракона. Нос у Ангелы был кривой, как ятаган, брови широкие и лохматые, как пенный след в кильватере судна, голос звучный, как боевая труба, а очи такие же глубокие и темные, как глазницы Веселого Роджера. Хотя в целом на череп с костями она не походила, так как живым весом перещеголяла даже стокилограммовую Ирку.
Все это устрашающее великолепие было завернуто в серебряную парчу и увенчано диадемой с высокими стеклянными зубьями.
«Интересно, кого она изображает? — заинтересовался мой внутренний голос. — Статую Разбойной
