них были изображены люди и пейзажи, которых я никогда прежде не видел. Люди в большинстве своем, как заверял меня Эйбер, были нашими дальними родственниками – двоюродными сестрами и братьями, дядьями и тетками, а также дедами и бабками по линии разнообразных браков нашего отца. Эйбер рисовал их портреты на протяжении многих лет и хранил у себя в комнате – так, на всякий случай.
– Кто это такой? – спросил я, взяв Карту с изображением импозантного мужчины с усами и бородой. Его глаза чем-то напоминали глаза Фреды.
– Владиус Инфенум, – ответил Эйбер. – Дед Изадоры по материнской линии. Скорее всего, его уже нет в живых.
– Убит?
– Собственной женой. – Эйбер вытащил из шкатулки другую Карту, с изображением худющей дамы с торчащими изо рта клыками. – Полюбуйся: леди Ланара Доксара де Фенетис. Думаю, она нам подойдет.
– А она кто такая?
Я старательно рассматривал портрет, пытаясь при этом не слишком сосредоточиваться на изображении, чтобы нечаянно не войти в контакт с этой «красоткой». Маленькие черные глазки леди Ланары смотрели так алчно, что от этого взгляда становилось не по себе.
– Наша двоюродная бабка. Старшая сестра матери отца.
– Точно. Ты как-то рассказывал мне о ней. Это она научила тебя рисованию, верно?
– Угу.
– И что, у нее большие связи?
– Когда-то были весьма обширные, – ответил Эйбер. – Она отказалась от светских утех лет десять назад, в связи с тем, что ее здоровье пошатнулось... хотя лично я думаю, это была всего лишь отговорка. Просто-напросто приглашаемые ею гости обожали подолгу задерживаться в ее доме и поедали все припасы. При дворе ее по сей день хорошо помнят, и я так полагаю, перерыв в светской жизни ей самой уже порядком прискучил, так что она может и не отказаться помочь тебе. Она всегда высоко ставила семейные отношения. – Мой брат любовно улыбнулся. Он явно питал к двоюродной бабке теплые чувства. – В свое время она была великой художницей и иногда давала мне уроки...
– А я думал, в этом следует винить отца.
– Я унаследовал его талант. Тетушка Лан обучила меня тому, как этим талантом пользоваться. Она всегда говорила, что я ее любимый внучатый племянник. А папаша меня с большей охотой утопил, чем стал бы чему-нибудь обучать.
– Послушать тебя, так она просто идеально подходит для осуществления наших целей, – встрял я, не дав Эйберу сменить тему и начать жаловаться на отца. Что-то он в последнее время слишком часто стал сбиваться на подобное нытье. – Попробуй-ка вызвать ее и спросить, как она посмотрит на такое предложение.
А ведь могло, могло получиться. Определенно было нечто пикантное в том, чтобы выудить стареющую даму из небытия и вернуть в высший свет. И те, кто в противном случае могли бы отказаться от подобного приглашения – то есть от знакомства с каким-то выскочкой – в данной ситуации запросто явились бы в гости к нашей двоюродной бабке только для того, чтобы поглазеть на нее.
Эйбер взял Карту, ушел в дальний угол библиотеки и пристально уставился на портрет. Я тихонько подошел, заглянул через плечо брата, и увидел, как изображение старухи подернулось рябью и зашевелилось. Ее волосы подернулись сединой, клыки пожелтели, кожа стала морщинистой, как изюмина.
– Тетушка Лан! – воскликнул мой брат. – Это твой внучатый племянник Эйбер. Могу я заглянуть к тебе на несколько минут?
Старуха что-то ответила Эйберу – что именно, я не разобрал, но мой брат потянулся к ее портрету. Не успел я и глазом моргнуть, как Эйбер исчез и унес с собой Карту.
Я уселся в кресло и стал с нетерпением ждать, надеясь, что мое ожидание не будет долгим. Было у меня такое чувство, что наши враги не станут сидеть сложа руки, и глядеть, как мы готовимся к тому, чтобы сделать ответный шаг. Миновало минут десять, и я вдруг ощутил покалывание в затылке. Это означало, что кто-то пытается связаться со мной через Карту. «Наверное, это Эйбер», – подумал я, раскрыл свое сознание и устремил взгляд в пространство.
Передо мной возникло изображение – однако это был отнюдь не Эйбер, а моя двоюродная бабка Ланара, собственной персоной, в черном с головы до пят. Она пытливо всматривалась в меня своими голодными черными глазками, сверкавшими посреди сморщенного лица. С тех пор, как Эйбер изобразил ее на Карте, ее торчащие клыки стали, пожалуй, еще длиннее.
– Стало быть, ты – Оберон, – изрекла она. Ее голос, в котором слышался едва заметный акцент, слегка дрожал. Она медленно смерила меня взглядом с головы до ног. Казалось, она видит меня насквозь и заглядывает мне прямо в душу. От этого осмотра мне стало очень не по себе, но я постарался этого не выказать.
– Он самый, – ответил я, скрестил руки на груди и ответил Ланаре не менее открытым взглядом. – Я очень рад, что наконец получил возможность познакомиться с вами. Эйбер с восторгом отзывается о вас и ваших работах.
– Моих... работах?
– О ваших картинах.
– Он славный мальчик. – Ланара улыбнулась, а точнее, растянула губы в жутковатом оскале. – Он поведал мне о твоих придворных амбициях и о том, что ты желаешь выйти в свет. Он говорит, что ты жаждешь возвыситься и обрести известность при дворе, а также обзавестись властью и влиянием, как некогда то было дано мне.
– Вам это дано до сих пор, – учтиво заметил я. – Иначе мы бы к вам не обратились.
Ланара едва заметно повернула голову и обратилась к кому-то, кто был мне не виден:
