взмахом длинных ресниц Ильмы.
Из кухни выглянуло круглое распаренное лицо Сезии.
– Ужинать! – позвала она, добродушно улыбаясь.
Уже знакомые с непревзойденным умением Сезии готовить, гости не заставили себя упрашивать. В комнате остался один Ревенд, растерянно озирающийся вокруг и не знающий, что ему делать. Из кухни вышла Ингода и, увидев топчущегося на месте юношу, улыбнулась.
– Что же ты стоишь? – сказала она. – Ужин стынет.
– Но… меня не приглашали, и вообще… – промямлил Ревенд. Немногословная Ингода подошла и просто взяла его за руку.
– Ужин стынет, – повторила девушка, и племянник философа покорно пошел за ней, ведомый за руку, словно нерадивый ребенок терпеливой матерью.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Неподалеку от столичной резиденции немедийских королей, подальше от кишащих крысами и нищими окраин Берлина, располагался богатый квартал, метко прозванный в народе Золотой Пуп. Здесь обитали преимущественно дворяне – придворные вельможи, офицеры, бароны, верховные священнослужители и просто знатные аристократы, прожигатели жизни и отцовских денег. Каменные особняки, один другого больше и кичливее, призваны были доказать величие хозяина. По фасаду зданий, везде, где только можно, были наляпаны гербы владельцев и аршинными буквами выведены их родовые девизы. По бокам парадного входа на посетителей скалились различные драконы, медведи, львы, мантикоры и прочая нечисть, долженствующая внушить почтение перед хозяевами. Окна были украшены затейливыми витражами, дабы доказать даже случайному прохожему, что живущие в доме ценят искусство. Из палисадников доносился запах экзотических растений, каковой должен был ввергнуть в черную зависть соседей и заставить их надавать зуботычин своим садовникам. Словом, всякий чужак, зашедший сюда, должен был остро ощутить свое ничтожество и поскорее убраться восвояси.
Правда, четверо идущих по одной из хорошо вымощенных улиц квартала Золотой Пуп людей, по- видимому, не спешили падать ниц и лобызать каменные лапы привратных львов. Они равнодушно проходили мимо роскошных зданий, богатых карет, суровых лакеев, разряженных дам… Впрочем, на дам один из них – мускулистый черноволосый гигант с мечом в заплечных ножнах – обращал внимание, но отнюдь не почтительное. Под острым взглядом его голубых глаз дамы невольно краснели, словно ощущая шорох стягиваемого с них платья. Идущий следом за гигантом коротышка казался вырезанным из дерева – до того бесстрастным было его лицо. Сопровождающие их юноша с пламенным взглядом и средних лет мужчина, задумчиво шевелящий губами, выглядели вообще существами не от мира сего.
На самом деле, Сварог рассматривал жен и дочерей вельмож лишь для того, чтобы хоть немного скрасить предстоящий визит к пресловутым заговорщикам. Сварог уже успел побывать во многих странах, и везде знать была надутой и спесивой до невозможности. Каждый захудалый дворянчик, владелец грязного замка и полусотни заморенных голодом крестьян, считал своим долгом выразить свое пренебрежение безродному славянину. Даже знакомство с мечом или кулаком сибиряка не всегда могло выбить из аристократов их врожденное самомнение. Поэтому у Сварога даже сводило скулы от мысли, что сейчас ему придется встретиться с очередными представителями высшего сословия и терпеть их косые взгляды. Особенно удручало, что при этом нельзя будет слегка посбивать с них спесь – перед выходом Ирина провела с Сварогом беседу, в которой недвусмысленно предостерегла славянина от возможных инцидентов.
Ревенд торопливо шел рядом с киммерийцем, стараясь подладиться под его широкий шаг. Сварогу казалось, что по лицу юноши любой распознает, что они идут на тайное сборище. Ревенд непрерывно оглядывался, вытягивая шею, рыскал взглядом по переулкам и шарахался от попадающихся навстречу конных гвардейцев, патрулирующих Золотой Пуп с похвальной и недоступной в других кварталах города тщательностью. Под полой плаща племянник философа прятал неведомо как попавший к нему кхитайский крис – Сварог подозревал, что Ревенд собирается торжественно воткнуть его себе в сердце в случае ареста. О другом предназначении оружия юноша явно не имел понятия, так же, как и его дядюшка. Почтенный философ, погруженный в какие-то свои думы, что-то бормотал, иногда размахивал руками и постоянно отставал от своих спутников. Похоже было, что он воображает себя читающим с кафедры лекцию студентам, а об истинной цели их пути доктор Бебедор уже успел прочно забыть.
Проходя мимо какой-то лавки, Сварог обратил внимание на небольшую толпу, в центре которой явно кого-то били. Каждый хриплый вскрик жертвы зрители встречали одобрительным гулом, предназначавшимся экзекуторам. До Сварога долетел жалобный призыв избиваемого о помощи, сопроводившийся новой порцией ударов. Шамсудин напрягся и нерешительно посмотрел в ту сторону.
– Охота тебе ввязываться? – пробурчал Сварог, разгадав намерение друга. – Еще и тебе всыплют.
– Не люблю, когда несколько человек нападают на одного, – сухо ответил Шамсудин и поморщился. – Трусам и подлецам надо указывать их место.
Тут на Сварога сзади налетел доктор Бебедор, задумавшийся и не заметивший, что его спутники остановились.
– Что, уже пришли? – добродушно вопросил философ, оглядываясь вокруг.
– Нет, дядюшка, – терпеливо сказал Ревенд и встревоженно взглянул на Сварога. – Что-то случилось?
– Шамсудин давно никого не спасал, у него уже чешется, – не слишком вежливо пояснил славянин.
Тут избиваемый издал особенно жалостливый стон, призванный смягчить каменные сердца истязателей. Туранец решительно вошел в толпу и пробился в самую середину.
– Что тут происходит, люди добрые? – нехорошим голосом поинтересовался Шамсудин. – За что человека уродуете?
– Так он, мразь рваная, булку у господина Эмирали украл, – с ненавистью проговорил человек в поварском колпаке и плюнул в сторону вора.
Господин Эмирали, владелец кондитерской лавки, с достоинством покачал головой и сцепил пухлые пальцы на животе, собираясь досмотреть избиение до конца.
– Я… очень есть хотел… – невнятно произнес распухшими окровавленными губами обвиняемый. Это был нищий, заросший бородой и в грязных отрепьях, худой, словно бродячий пес. При взгляде на него охотно верилось, что он изголодал настолько, что презрел опасность и решил украсть у лавочника булку.
– И вы за простую булку собираетесь лишить человека жизни? – холодно проговорил полугном, опасно блеснув глазами.
– Э, как это – за простую?! – возмутился Эмирали. – Там, между прочим, изюм был, корица опять же, миндаль, и булка была не обычная, а в форме сердца…
– Да хоть в форме статей! – гневно сказал Шамсудин. – Отпустите этого человека, я заплачу за булку.
– Мне денег не надо, я за справедливость! – гордо ответствовал хозяин лавки, поддержанный одобрительными выкриками горожан.
Шамсудин открыл было рот, собираясь что-то сказать, но его перебил срывающийся от возмущения юношеский голос.
– Какая справедливость? – закричал Ревенд, возбужденно размахивая руками. – Разве вам доступна простейшая справедливость? Унижая и избивая голодного человека, вы тем самым ставите себя на одну ступень с животными. Опомнитесь, люди! Где же ваша доброта, милосердие? Даже Митра велел делиться с обездоленными! Хотя ваш Митра не более чем суеверие, но некоторые богословские идеи…
– Он кощунствует! – в ужасе вскричал кто-то в толпе. – Против Подателя Жизни наговаривает!
– Ах ты, безбожник поганый! – зловеще раздалось за спиной Ревенда.
– На костер захотел?!
– Вызовите стражу, мы еретика поймали!
– Держи гаденыша! Бей его!
Горожане зашумели, заулюлюкали. О нищем уже позабыли, предвкушая новую забаву. Воспользовавшись этим, бродяга быстро юркнул мимо господина Эмирали и смешался с толпой.
– Но… подождите! Я не против Митры, я чту ваши верования! – надрывался Ревенд, но его никто не слушал. Те, кто намеревался быть лишь зрителем, отодвинулись от юноши, очищая пространство для наиболее активных поборников религии. Ими оказались четверо или пятеро дюжих мужиков с
