Она ожидала ироничной ухмылки, но вместо этого все его тело напряглось.
— Ты, случайно, не о моем предложении?
Никогда ей не услышать настоящего предложения руки и сердца. Женевьева беспечно пожала плечом.
— Скажи мне это опять, когда не будешь такой благодушной после ночи любви.
Пожалуй, он был прав. Как странно, что сейчас ее существование было более ярким, чем днем, но все же это состояние не совсем настоящее, и оно не будет длиться вечно. Невозможно жить лишь в поисках наслаждений, за которыми последует усталость. Ни разу в жизни Женевьева не делала ничего более бездумного, прекрасного и ужасающего. Наверное, она была обречена на это, учитывая историю членов ее семьи.
Кажется, только теперь она начала понимать всю силу желаний, которые таились в ее теле.
— Хорошо, Женевьева. Если до конца недели Гарри сделает предложение Миллисент, я женюсь на тебе. Я согласен стать твоим утешительным призом.
Что-то в его тоне было не так, но Женевьева была еще слишком оглушена, чтобы понять.
«Если Гарри сделает предложение Миллисент…»
В эту минуту в их мир вторглась суровая реальность, и тут Женевьева заметила, что огонь в камине почти потух, фитиль масляной лампы догорает, пот начал подсыхать на ее теле, и ей стало холодно, а о случившемся напоминает легкая боль между бедер.
Мысль о том, что Гарри может жениться на другой женщине, пронзила ее до самого сердца. Она тяжело вздохнула. Ведь все началось именно с Гарри.
Герцог помог ей забыть. Он стал ее коньяком, ее опиумом.
— Возможно, хотя бы один из нас должен вступить в брак по любви?
— Мне казалось, ты любишь только Гарри и будешь его любить, пока скалы не упадут в море. А теперь говоришь, что не против стать герцогиней, если из твоей любви к нему ничего не выйдет. И ты сможешь с этим жить?
В его голосе слышалось странное напряжение. Женевьева не могла понять его чувств, и от этого ей было тяжело.
— Если ты сможешь, — ответила она.
Молчание.
— Любая женщина почтет за честь стать твоей герцогиней, — мягко добавила она.
Герцог чуть улыбнулся загадочной, печальной улыбкой и покачал головой. Наверное, он подумал, как она добра, но подумал с пренебрежением.
— Принять помощь — это не слабость, — чуть более резко заметила она. — Разве слабость — позволить кому-то заботиться о тебе?
— Да, если это делается из жалости. Тогда это уже не доброта, а снисходительная опека.
— Я не могу видеть, когда ты несчастлив.
Откровенное признание, настолько искреннее и мучительное, что они оба замолчали.
— Не можешь видеть несчастливым только меня или всех; Женевьева? — насмешливо поинтересовался он.
Она не ответила, но ответ был ей известен. «Тебя, только тебя».
Но что это значило? Как такое вообще могло случиться?
Молчание становилось напряженным и гнетущим.
— Сегодня была наша последняя ночь, — небрежно заметил герцог.
Женевьева уселась на постели. Последняя… Его слова ей не понравились.
Огонь в камине почти потух, и ей было очень холодно. Она обвела глазами комнату в поисках ночной сорочки.
— Я бросил ее у шкафа.
Женевьева не собиралась прижиматься к герцогу, чтобы согреться, да он и не предлагал. Но вставать ей пока тоже не хотелось.
Герцог совершенно неподвижно лежал на узкой кровати, и Женевьева представила, что если протянет к нему руки, то наткнется на окружающие его невидимые стены.
— Ты решил меня наказать? — внезапно спросила она.
Всего за несколько дней в ней произошло два изменения. Она стала склонна к необдуманным высказываниям, хотя бы только и наедине с герцогом, а отказ от физического наслаждения считала теперь наказанием, словно ребенок.
Женевьева надеялась, что ее слова он сочтет за шутку. Но этого не произошло; и ей снова стало страшно.
Герцог по-прежнему не смотрел на нее. Он смотрел в потолок, как будто там висел хрустальный шар. Приложил руку ко лбу, словно проверяя, нет ли у него лихорадки.
— Пусть это будет скрытой атакой честности с моей стороны. В конце концов, Гарри тоже спит под этой крышей. Опасаюсь, что ты и дальше будешь использовать меня, а если я все же женюсь, моей супруге не понравится уставший и бесполезный мужчина. А я еще так многого тебе не показал…
И с этими колкими словами он покинул ее постель. Ему оставалось лишь привести в порядок одежду и застегнуть брюки, что он и сделал, не отводя от Женевьевы взгляда. Впервые она почувствовала себя распутной женщиной.
Она смотрела на него, чувствуя, как заливается краской ее лицо. Он даже не разделся как следует, у них просто не было на это времени, настолько дикой и необузданной была их страсть.
Женевьеве хотелось удержать его и в то же время хотелось, чтобы он ушел. Ей надо было остаться наедине со своими чувствами.
Герцог отступил назад и посмотрел на нее. Его взгляд был нежным и внимательным, как и прикосновение его пальцев. Он вздохнул. Грудь в завитках волос поднялась и опала, и Женевьеве показалось, что она заметила маленькую отметину в том месте, где ущипнула или оцарапала его.
— Если это в последний раз, то разве мы не должны попрощаться?
В ее голосе звучало отчаяние. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее. Она знала: если она поцелует его, он останется.
— Это и было прощание, Женевьева. Разве ты не поняла?
И с этими словами он быстро покинул ее комнату.
Глава 24
Бум! Бум! Бум!
Алекс только что забылся неглубоким сном но все же сообразил, что грохот — отнюдь не биение его сердца готового вырваться из груди, и не шум в голове, как если бы он много выпил накануне. Он покинул Женевьеву всего час назад.
Бум! Бум!
Он приоткрыл один глаз, с усилием повернул голову на подушке и посмотрел на часы. Было два часа ночи. Герцог крепко провел ладонями по лицу, словно пытаясь силой отогнать сон. Откинул со лба волосы и перекатился на бок, ожидая, когда его мозг наконец обретет способность соображать.
Через несколько секунд он понял: стучали в дверь. Кто-то упорно колотил в дверь его спальни.
Бум! Бум!
Пожар в доме? Кто-то заболел? Разгневанный муж? Минутку, это всего лишь воспоминание из прошлого, с тех пор как он соблазнил замужнюю женщину, прошли годы. Может быть, это Джейкоб Эверси решил застрелить его за то, что он спал с его дочерью в его собственном доме? Или заколачивает дверь, чтобы удерживать его в качестве пленника? Или все-таки Йен Эверси решил настоять на утренней дуэли?
Герцог совершенно пробудился. Ни одна из пришедших в голову мыслей не обрадовала его, поэтому он соскользнул с постели, инстинктивно схватил со стола револьвер, всегда вычищенный и заряженный, с
