берегов Амура. Часовы…
— Гм, простите, — перебил Серафим, — я не это имел в виду. Спеть можно позже! А я о чем? О том, что на границе места неспокойные. Полно всяких бандитов, мошенников, злоумышленников. И все они зарятся на кошелек путешественника. Особенно если он работяга, который из Италии или России домой с деньгами возвращается. Так?
— Так, — не понимал пока Диордице, — ну, и?
— А мы о нем позаботимся! — торжественно поднимал палец Серафим. — Вернее, вы. Напечатаете собственную валюту, причем открыто объявите, что она никчемная и дешевая. И при въезде будете отбирать у них все эти евро, да доллары с рублями, а взамен выдавать свою валюту.
— Она ведь дешевая и никчемная? — уточнил капитан.
— Правильно, — терпеливо объяснял Серафим, — и значит, на нее никто не позарится. И работяги привезут свой заработок домой в целости и сохранности! А все благодаря кому? Благодаря вам, гению финансовой мысли, отцу молдавского рабочего люда, капитану таможни Диордице.
— Ну, — уточнил капитан, — а когда они приедут домой, им надо будет настоящие, нормальные деньги отдавать взамен нашей валюты?
— А зачем? — пожал плечами Серафим. — Все равно ведь пропьют! Лучше организовать при каждом селе небольшой магазинчик, где продукты питания будут выдавать только за вашу валюту. Ну, и цены установить такие, как надо.
— А как надо? — хлопал глазами Диордице.
— К примеру, банку сока продавать за десять евро, — предложил Серафим.
— А чего так дорого? — автоматически перебил обожавший торговаться, как и все молдаване, капитан.
— А пусть пойдут поищут дешевле, если у них денег нет! — торжествующе закончил Серафим.
Капитан грустно поглядел на заключенного и сказал:
— Значит так. На всю страну мне такого сделать не дадут, но в пределах района разрешат. В качестве, так сказать, эксперимента. Мастеровой этот пускай деньги печатает из какого-нибудь дерьма. И запомни, умник… Крепко и на всю жизнь, которую ты рядом со мной проведешь.
— Да? — шепотом спросил Серафим.
— Я бы тебя пристрелил, чтобы ты конкурентам не достался — признался таможенник, — да не запомню все то, что ты тут наговорил. Потому будешь бухгалтером.
Серафим покорно кивнул и под руку с Василием вернулся к грядкам. Небо вдруг резко потемнело, и на озеро стали стремительно сыпаться белоснежные пеликаны. Цыгане приготовили силки. Из воды показалась лягушка.
Капитан Диордице прицелился…
— Быстрее! — торопил Серафим. — Нашей мечтой, Италией благословенной прошу. Умоляю тебя. Быстрее!!!
За спиной послышался лай, и Серафим, задыхаясь, с ненавистью стал толкать Василия к оврагу. Погоня, — лучшие надзиратели Диордицы с доберманами, — приближалась. А силы друзей почти оставили, ушли, из-за года тюрьмы, из-за работы непосильной, из-за еды тощей, как туберкулезная корова. Но другого выхода, кроме побега, у друзей не было. Оба понимали, что капитан Диордице никогда не отпустит их на волю. Ведь благодаря уму Серафима и умению Василия таможенник стал зарабатывать огромные деньги. Поэтому, отпросившись на работу в кукурузном поле, друзья бежали.
— Не уйдем, — срываясь на хрип, выдохнул Василий, — не успеем. Прощай, брат.
— Как же так?! — отчаянно спросил Серафим. — Неужели сдаешься? А Италия? Держись! Мы с тобой убежим и отдохнем, а потом подадимся в Италию. И попадем туда! Слово даю, попадем! Я знаю, ты не веришь…
— Верю, — ответил Василий, — верю, что попадешь. Когда ты об Италии говоришь, в глазах твоих правда маячит. Если ты туда не попадешь, значит, ни Бога нет, ни правды.
— Ты прости, — покаялся Серафим, — что из-за меня так много неприятностей в твоей жизни появилось.
— Брось, — вяло отмахнулся Василий, — судьба есть судьба. Мне вот что интересно. Есть ли она, эта Италия?..
— Есть. Верь мне. И мы там оба будем. Послушай меня! Выслушай! Вот мы сейчас овражек перейдем и бросимся в речку. Там течение вынесет! Выкарабкаемся, брат!
— Но я не доживу…
— Ты это брось, — вновь поднялся Серафим и, втащив Василия на спину, побежал, — мы уйдем от них, обязательно уйдем…
… охранники столпились на краю холма и молча глядели, как Серафим с Василием на спине прыгает через ручьи и все приближается к речке, что сразу за холмом разлеглась. Бесстыдно, как женщина, которая не стесняется показывать чужим мужчинам подмышки.
— Уйдут, — сказал начальник охраны, Будулай, а в прошлой жизни актер Волонтир, — не успеем. И собаки не успевают. А брать велено живыми.
— Сейчас попробую в ногу попасть, — предложил самый меткий охранник, — сейчас вот…
Серафим все бежал, как во сне, когда прилагаешь титанические усилия, а ничего будто не меняется. Как в замедленной съемке, поднимались от ударов его ног фонтаны воды, и вдавливались в жидкую грязь то ли еще берега, то ли уже реки, золотые листья молдавской осени. Холодный туман словно спиной прикрывал путь к реке, и, глотая его горячим ртом, Серафим провалился по пояс, решил, что погиб, как закружило его, завертело, и понесли их с Василием воды реки. И стало ясно — ушли они от погони…
… Подгребая левой рукой, Серафим крепко держал правой Василия и говорил то, что в овраге сказать не успел. А Василий улыбался.
— Мы попадем в Италию, — говорил Серафим, — и все изменится! Не станет в нашей жизни грязи молдавской, нищеты ужасной, которая в головах наших поселилась, как короста в плеши у нищего. Не станет поборов, унижений. Адского труда не будет, безысходности этой, от которой выть хочется громче, чем голодной собаке во дворе скупого попа.
Шум погони давно утих, и река тихо плескала в лицо им теплой водой, и ивы склоняли ветви все ниже.
— Там музеи и культура, — мечтал Серафим, — там даже воздух сияет светом; небо там сверкает лучами солнца, и сама земля цветет неувядаемыми цветами, полна ароматов и прекрасноцветущих вечных растений, приносящих благословенные плоды!
И друзьям казалось, что благоуханный запах этот уже витает над ними и над древней молдавской рекой Прут.
— Да и итальянцы, — говорил Серафим, — не такие хитрые, жестокие, злые и ленивые, как мы, молдаване. Не такие бездельники и бездари. Они даже одеты по другому. Их одежда такая же, как их страна. Веселая и праздничная! И люди там красивые. И все они в голос славят свою Италию, потому что ее есть за что славить. А не как Молдавию, которую нас призывают любить, но которая нам не мать, а мачеха!
Серафим еще очень долго говорил о том, какая это сказочная страна, Италия, и вода реки вторила ему, тихо-тихо, а потом в черном небе засиял месяц, и друзьям стало совсем не страшно. Не боялись они жирного сома на двести килограммов, который, говорили люди, в Пруте за последние два года пять человек за ноги схватил да на дно утащил. Не боялись змеи, которая по лунному свету может поползти на самое небо и оттуда упасть на голову человеку, который, ложась спать, не крестит потолок двумя пальцами. Плыли они по самому центру реки, и водовороты, завидев их, прикрывали свои черные, крутящие пасти. Коряги становились мягкими, словно волосы утопленниц. Рыбы выскакивали из воды, как озорные дельфины, чтобы поприветствовать Серафима и Василия. С озер, что лежат поблизости, доносился хор лягушек. И над всем этим благостным и негромким гулом возносился к вершине мира звон колокольчиков. И топот стад овец, бредущих куда-то по вытоптанным пастбищам и несущих на себе эти колокольчики. И в сердце Серафима впервые воссияла пустота предстоящей разлуки с нелюбимой, но все-таки родиной…
А у Василия сердца уже не было, потому что его разорвала пуля охранника.
