неверных предпосылок, приходят к единственно верному выводу. В море на меня не напало ни одно чудовище.
На меня напали на суше, и сделали это люди.
Это случилось через несколько дней после того, как я спустил свой плот на воду. Вечером мы разбрелись по ямам, в которых ночевали. Я было заснул, как услышал тихие шаги. Ничего хорошего они не предвещали: судя по дыханию, ко мне приближался мужчина. Потом оказалось, что их было несколько. Я не открывал глаз и ждал. Когда послышался едва слышный свист – это был замах копьем, я крепко обнял самую толстую женщину племени, которая спала со мной в одной яме, и перевернулся на спину. Копье пробило ее насквозь, и кончик острия проник мне под кожу. На большее нападавшего не хватило. Слабак. Я резко отбросил уже мертвую женщину и убил первого нападавшего, после чего бросился к морю, старательно петляя. Две стрелы попали мне в ногу, но до воды добежать я успел. К счастью, там, у самой кромки волн, был мой плот. Я лег на него и начал быстро грести.
Ночевал я в нескольких километрах от племени. Утром надо было уходить. Я знал, что у меня получится: оказалось, если отплыть подальше (тогда, ночью, я боялся людей больше, чем моря) и правильно расположить плот, то вода понесет тебя очень быстро. Быстрее, чем может идти человек. Это открывало широкие перспективы. Под утро у дерева, под которым я провел ночь, вновь послышались шаги. Увидев, кто это, я отбросил копье. Передо мной стоял тот самый старик. Он протянул мне плошку с остатками супа, погладил меня по лицу, сказав лишь:
– Кетцалькоатль.
На этот раз я наконец-то его услышал и понял.
Но это – уверенность старика, что я-то и есть тот самый легендарный герой, принявший обличье его соплеменника, – ничего не меняло. Для нашего племени Кетцалькоатль был реальной фигурой, человеком, висящим сейчас где-то на скале. Прометей, когда я рассказал ему об этом, очень радовался. Значит, говорил он, герои оставляют о себе память не только в будущем, но и в прошлом – еще до своего рождения. Прометей был уверен, что легенды кроманьонцев о Кетцалькоатле – отголоски преданий о нем.
Кетцалькоатль ни в чем не был уверен.
Ни уверенность старика в том, что я и есть Кетцалькоатль, ни мои сомнения в этом не отменяли решение соплеменников меня убить, потому что, как они считали, я являлся представителем другого вида. Они уподобились Аристотелю. Не желая подсчитывать количество моих лапок, соплеменники решили, что коль скоро я могу делать то, чего не могут они (плавать), я не человек. А раз так, представляю опасность, и лучше меня убить. Я презираю их.
Племя Аристотелей.
Что ж, я попрощался со стариком – он все бормотал «Кетцалькоатль, Кетцалькоатль, Кетцалькоатль» – и вышел в море на своем плоту. Путешествовал я днем, по ночам сходя на берег. Так, наблюдая за тем, как Солнце поднимается над океаном по утрам, чтобы уйти за горизонт земли вечером, я обогнул Португалию. В Средиземном море, куда я заплыл, добравшись до Гибралтарских столпов и резко развернувшись, меня подхватило течение, над которым поднимался туман. Я увидел перед собой несколько кораблей с раздутыми парусами. Тогда я не знал, что это такое, и приготовился защищаться. Но суда афинских купцов – а это были именно они – проплыли мимо, потому что моряки меня не заметили. Тогда-то я осознал, что прошло очень много времени, и понял, что старик был прав.
Я и есть Кетцалькоатль.
Мое путешествие, оказалось, растянулось на многие тысячелетия. Течение с поднимавшимся над ним туманом называлось Стикс. Место, где я задержался на долгие годы. Точнее сказать, навсегда.
Работу лодочником при Стиксе мне предложил сам Зевс. Пролетая над морем, небожитель случайно увидал косматого человека в полуистлевшей звериной шкуре. Человек барахтался в высоких волнах на странном сооружении. Сооружением оказался плот. Человеком оказался я. Мы поладили, и уже через несколько дней я приступил к исполнению обязанностей перевозчика на реке Стикс. Разумеется, плот не разрешили оставить. Зевс выделил мне новую лодку, удобную и вместительную. Что особенно важно, это была плоскодонка. Впрочем, подробную классификацию лодок вы можете изучить, прочитав «Отверженных» Гюго. Не сказал бы, что это произведение привело меня в восторг, но глава, касающаяся лодок, особых нареканий не вызывает. Что касается остального…
Может быть, все дело в том, что «Отверженных» я читал урывками. В то время было очень много работы. Шел 1942 год, Холокост был в самом разгаре. Не успевал я переправить на остров (как, разве вы не знали, что Аид никогда не находился на материке?) партию евреев, как прибывала следующая. Они приходили поодиночке и семьями, большими группами, а как-то даже прибыло сразу пять эшелонов с евреями. Один из них рассказал мне, что эшелоны попали под бомбежку и у немцев не было времени на то, чтобы спасти бедолаг для дальнейшего их умерщвления. Поэтому немцы сами взорвали эшелоны с находившимися в них людьми. Тогда, помнится, я даже всерьез подумывал о том, чтобы оставить место лодочника. Особенно укрепил меня в этом намерении инцидент, произошедший к самому разгару Второй мировой войны.
Переправа проходила по строго установленным правилам, и на берегу толпились тысячи несчастных, у которых в момент смерти не оказалось при себе монетки. Таких было много – в концентрационных лагерях перед казнью у жертв отнимали все.
Они были полностью обнажены и стонали. Горевали все. Те, кто рассчитывал после смерти попасть в рай, приходили в ужас, когда я говорил им, что рая нет, есть лишь Аид и избранные герои, которых совсем мало. Те, кто верил в Яхве, приходили в отчаяние. Те, кто верил в избранность своего народа, тоже плакали. Мне не было до этого дела: я просто перевозил на другой берег Стикса тех, кто мог оплатить проезд.
Вам это тоже пригодится, поэтому запомните – тут принимается все. Шекели, фунты, рубли, динары, доллары, песо.
Главное, чтобы это была монета, а не бумажные деньги. Не поверите, но на правом берегу скопилось около полутора миллиарда китайцев. Чудаки по каким-то, известным только им, причинам суют в гроб покойника бумажные деньги. Бумага нас не интересует, сразу предупредил меня Зевс. Бумажные деньги – зыбко и ненадежно. Любая банкнота в любой момент может превратиться в ничего не стоящую «керенку». Так оно и происходит.
А вот металл Зевс велел принимать.
За всю историю Стикса я перевез бесплатно только одного человека. Это был Фриних, какой-то, как мне сказали, драматург из Афин. Остальные платили. Кто не платил, оставался на правом берегу.
Очень умные смертные прекрасно понимали, к чему клонит Зевс. И поэтому металлические деньги – в качестве денег, а не мелочи на сдачу, – на Земле продержались очень долго.
Чересчур умные, правда, перегибали палку.
Ликург, например, решил, что деньги как таковые не нужны. Якобы это зло. Поэтому он изменил денежную систему Спарты. Ликург постановил, что деньги должны быть каменными, причем огромными в размерах. Сумму, необходимую для покупки вола, надо было везти на телеге, которую тащил этот самый вол. В результате богатых в Спарте не стало. Они просто не копили, потому что это не имело смысла. А до банковских вкладов, векселей и акций тогда было далеко. В принципе проблему имущественного неравенства Ликург, во временной перспективе, решил. А вот вопрос собственного попадания в Аид – увы, нет. Он и сейчас стоит на правом берегу, растерянно глядя на огромный круглый камень (в полчеловека высотой) который положили на его погребальный костер подданные.
– Ты не возьмешь этот камень в уплату потому, что он слишком тяжел для лодки? – спросил меня Ликург, когда попытался переправиться в первый раз. – Или сумма слишком велика? Так отколи себе кусочек.
Бедный спартанец, как обычно, ничего не понял. Они вообще были слишком простыми, эти спартанцы. Афиняне по крайней мере забавляли меня разговорами, когда я вез их через Стикс. К тому же у каждого из них во рту была медная монетка. Обстоятельный народ эти граждане Афин.
Правда, один-единственный раз этот камень Ликургу пригодился. Когда в 1943 году немецкие самолеты прилетели бомбить переправу через Стикс, полегло множество народу. А Ликург уцелел – он забрался под камень, и его не срезала пулеметная очередь немцев. Правда, это Ликургу не помогло. Он ведь уже и так
