такие забавные люди живут. Ему думалось, что все здесь строгие, ходят, потупив глаза, да молитвы шепчут.
Клубы белого пара ворвались в помещение. Послышался чей-то голос:
– Не у вас ли тут мальчонка, с барыней приехамши? Ищут его.
Коля быстро вскочил с лавки.
– Иди, иди скорее к маменьке, – заторопился Трифон.
Встревоженная Елена Андреевна встретила сына упреком:
– Ну разве можно так? Ты очень напугал меня. Не знала, что и подумать.
– Мамочка, я ведь на минутку, – оправдывался Коля.
По монастырскому двору прокатился мощный удар большого колокола. Затем тонко забренчали маленькие колокольцы.
– К вечерне зовут… Пойдем! – Мать трижды перекрестила Колю.
В церкви пахло воском и ладаном. Приблизившись к большой, ярко освещенной иконе, мать поставила перед ней горящую свечу.
Началась служба. Елена Андреевна усердно клала поклоны, а Коля крестился лишь изредка, бросая взор то влево, то вправо. Мать опустилась на колени и потянула сына за собой. Но ему неприятен был холод каменного пола. Поглядывая под ноги, он увидел расколотую изразцовую плитку. Из щели несло сыростью и плесенью. «Наверное, там подземелье». Сердце его забилось учащенно.
– Мамочка, – зашептал он матери на ухо, – а внизу есть кто-нибудь?
– Где внизу?
– В подземелье, под нами?
Мать приложила палец к губам:
– Ш-ш-ш! В церкви нельзя разговаривать. Молись, молись!
А как тут молиться, когда кажется, что внизу кто-то стонет, просит о помощи.
– Мамочка!
– Молчи, милый, молчи!
После церковной службы мать повела Колю прикладываться к мощам. Но он не увидел никаких мощей – просто длинный ящик, покрытый узорчатыми тяжелыми тканями. Коля представлял себе все иначе: лежит старенький старичок с белой бородой, как на иконе, скрестил руки на груди. Все подходят к нему, а он совершает чудеса… И вот тебе на – ни старичка, ни чудес! Один только ящик…
Мать не захотела ночевать в монастыре. Отправились домой. Когда подъезжали к Грешневу, в окнах усадьбы горели огни. У крыльца встречала одна няня.
– Все ли благополучно? – беспокоилась мать.
– Все хорошо, матушка Елена Андреевна, – ответила няня, – в добром здравии детушки… А уж как я рада, что ты святому угоднику поклонилась. Не пропадет твоя молитва…
Няня склонилась к Елена Андреевне и с опаской шепнула:
– А сам-то гуляет. Опять к нему Тихменев заявился, смутьян этот бесов.
Как ни пьян был Алексей Сергеевич, а из окна увидел приехавших.
– Так! Изволили вернуться, значит? – распахнул он дверь в комнату матери. – Со святым духом вас! Не желаете ли в нашу компанию?
– Благодарю вас! Уже поздно! – как можно спокойнее и мягче ответила Елена Андреевна. – К тому же, дорога утомила меня.
– Это как же понимать? – рассердился Алексей Сергеевич. – Брезгуешь нашим обществом? Не уважаешь моих гостей? – Он потянул жену за собой. Мать сопротивлялась слабо. Какие у нее, больной, силы! И в эту минуту произошло неожиданное. Коля бросился к матери и заслонил; ее от отца, как загораживал Кузяху от старосты.
– Папочка, не надо! Не обижайте маму! – дрожащим голосом упрашивал он.
Отец грубо оттолкнул его в сторону. Коля упал, ударившись головой об угол шкафа. От боли и обиды он горько зарыдал. Елена Андреевна с испугом бросилась к сыну.
А отец, покачиваясь, скрылся за дверью.
– Милый мой, хороший, дорогой! – горячо целуя сына, приговаривала мать. – Тебе больно? Очень больно?
– Нет, мамочка, – вытер слезы Коля, – просто я испугался.
И долго-долго сидели они, крепко обнявшись, с заплаканными лицами, обиженные и оскорбленные, мать и сын. А из гостиной, где шла попойка, доносились грубый смех, нестройное пение, грохот падающих стульев, звон посуды…
После мучительной бессонной ночи утром Елена Андреевна не смогла подняться с постели. К вечеру у нее начался бред. Алексей Сергеевич, почувствовав неладное, поскакал в город. Оттуда он привез лекаря, обрусевшего немца Германа Германовича, бритого и толстого старичка, с кожаным саквояжем в руке.
Лекарь осмотрел больную и приказал давать ей померанцевые капли, настой перечной мяты и трефоля. Стоя у дверей комнаты, в которой лежала больная мать, Коля слышал, как Герман Германович сказал: