– Пойдем, Андрюша, – пригласил он брата, нехотя поднимаясь со скамьи.
Но тот устало закрыл глаза:
– Иди один. Тебя ведь зовут. Я посижу. Голова что-то опять заболела…
Мишка стоял у куста отцветшей сирени и, глядя в узкое пространство между досками забора, что-то с увлечением рассказывал.
– А вот и он, наш ярославский пиит! Ого-го-го! – загремел Мишка. – Сейчас я вам представлю его, Юлечка!
Щеки Николая вспыхнули. Этого еще недоставало! Все, все, должно быть, разболтал Мишка. Даже про стихи. Он хотел тут же уйти, но Мишка уже тянул его за рукав прямо вплотную к забору.
– Он, Юлечка, и обо мне вирши накропал. А я его, представьте, отдул за это.
По ту сторону ограды зазвенел задорный смех. Только был он не девичьим, а каким-то детским. Так смеются девчонки лет десяти-двенадцати. Неужели это и есть та самая Юлечка, которая пела про «последний час разлуки»?
– Извольте, Юлечка, подать господину Некрасову ручку. Не бойтесь, он не укусит. Он смирный, домашний.
Из-за ограды протянулась тонкая худенькая рука с красивыми длинными пальцами:
– Здравствуйте, господин Некрасов!
Николай увидел ее лицо. Большие, доверчивые, васильковые глаза. Чуточку вздернутый нос, мягкие, пухлые губы, еле заметный румянец на щеках. Во всем облике Юлечки было что-то наивное. Так и хотелось потрогать ее голубой бантик на голове, погладить русые волосы. Девчонка, совсем девчонка, решил он.
– Здравствуйте, – ответил Николай и осторожно пожал длинные пальцы девушки. Какое-то непонятное смущение овладело им. И чтобы не выдать себя, он развязно заговорил:
– Не слушайте вы его. Он столько наплетет, в два короба не уложишь. Это я его тогда отлупил, а не он меня.
– Вы? – удивленно вскинула брови Юлечка. – Не может быть. Такого большого? Как же это так?
– Брешет! – нерешительно отозвался Мишка. – Тронул, как кошка лапой.
– Ой, не говорите! – оживилась Юлечка, – кошки больно царапаются. Вот возьмите нашу Пусечку. Она такая ласковая, бархатная, мурлыкает, на колени забирается. А один раз цап-царап меня коготками по руке. Кровь так и брызнула. Я в испуге на весь дом закричала.
– Это бывает, – снисходительно согласился Мишка, – небось дразнили ее?
Юлечка замахала руками:
– Нет, что вы, что вы! Я ее по спинке гладила.
– Супротив шерсти, надо полагать. Тогда понятно. Кошачий род это не любит, – тоном знатока заключил Мишка. И, сорвав двумя пальцами листочек сирени, добавил: – Даже зайца супротив шерсти погладить – и тот начнет кусаться. У каждого свой карахтер.
– Характер, – осторожно поправил Николай. Мишка бросил на него взгляд, полный нескрываемого презрения:
– Учи ученого! Сам знаю.
Юлечка постаралась перевести разговор на другое.
– Я так люблю стихи! – воскликнула она. – Мой дядюшка – поэт. Не доводилось ли вам, господин Некрасов, читать в петербургских журналах сочинения Катанина?
– Катанина? – радостно воскликнул Николай. – Петра Васильевича?
– Откуда вам это известно? – изумилась Юлечка.
Как же! Николай встречался с ним. В чудесном, сказочном имении. С волнением, сбивчиво и торопливо начал он рассказывать о своей поездке в детстве в Костромскую губернию.
Юлечка то опускала, то удивленно поднимала глаза. Но когда Николай стал говорить о дорогом подарке, о стихах Пушкина, Мишка перебил его.
– Вы думаете, это правда, Юлечка? – хихикнул он. – Выдумывает он, ей-богу, выдумывает. Это у него – воображательная фантазия. Они, виршеплеты, все одним миром мазаны.
Николай растерялся, покраснел, как рябина осенью. Зачем Мишка ставит его в такое глупое положение? Юлечка, пожалуй, и поверит.
– Хотите, я сейчас эту книгу принесу? Она у меня на квартире… Недалеко, – дрогнувшим голосом произнес Николай.
– Ха! – хорохорился Мишка. – И никакой у него книжки нет. Выдумывает!
Николай обиделся и толкнул приятеля в грудь:
– Нахал! А еще в гости заманил.
В другом месте Мишка непременно дал бы сдачи, но сейчас ему не хотелось выглядеть драчуном.
– Ладно уж, – миролюбиво сказал он, – пошутили – и хватит. А то Юлечка бог знает что о нас подумает. Так?
– Нет, что вы, – успокоила девушка, – я понимаю шутки, – и она снова заговорила с Николаем:
– Мой дядюшка теперь далеко.
