– В столице?
– Увы, – печально покачала головой Юлечка, – на Кавказе.
– На водах? Лечится?
– К счастью, он здоров.
– Что же он там делает?
– Ему приказали уехать туда.
– Кто приказал?
Юлечка ответила не сразу. В глазах ее отразилось беспокойство. Она приложила палец к губам:
– Тс-с. Третье отделение![31]
Николаю хорошо было известно, что о Третьем отделении надо говорить шепотом.
– Третье отделение, – повторила Юлечка. – Граф Бенкендорф…[32]
– Да бросьте вы про стихотворцев болтать, – прервал Мишка, которому надоело слушать. – Подумаешь, как интересно.
Юлечка вспыхнула:
– Мишель, когда вы научитесь быть вежливым?
Мишель! Николай чуть не прыснул от смеха.
Мишке это имя – как корове седло.
А тот вдруг засвистел и, небрежно сунув руки в карманы, снисходительно сказал:
– Можете любезничать вдвоем. Мешать не буду. И отошел в сторону.
Странно ведет себя Мишка. То ли шутит, то ли всерьез.
– Извините, господин Некрасов, – заторопилась Юлечка. – Мне пора. У меня урок.
Она поклонилась и исчезла. Потом из-за кустов сирени снова послышался ее нежный голосок:
– Господин Некрасов, а когда вы почитаете мне свои стихи? Приглашаю вас в гости. Пожалуйста, не отказывайтесь. У нас в доме все очень просто…
Подошел Мишка, блаженно ухмыльнулся:
– Ну, как Юлечка? Хороша?
– Девчонка как девчонка, – стараясь быть равнодушным, ответил Николай, – обыкновенная. Маменькина дочка.
– Вот и нет. Ошибаешься, – горячо заступился за Юлечку Мишка. – Она сирота. Мать у нее давным- давно умерла. А ты – «маменькина дочка»…
Без Юлечки стало скучно. И к тому же Андрюша начал ныть:
– Пойдем. Уже целый час прошел. Я рисовать хочу.
С недавних пор Андрюша повадился ходить куда-то на Волгу. С большим альбомом, с цветными карандашами. Ну, ни дать ни взять – художник!..
Вышли за ворота. По улице валом валил народ. Должно быть, опять где-нибудь пожар.
– Где горит? – спросил Николай торопливо проходившего мимо них пожилого морщинистого человека с засученными рукавами. Тот посмотрел на гимназиста, опасливо оглянулся и, постучав рукой по груди, ответил:
– Тут вот горит, тут…
В разговор вмешалась старуха в темном платье с опущенным на лоб черным платком.
– Злодеев казнить будут, – зашептала она. – На Сенной. Бают, на царя-батюшку они руку поднимали. Охо-хо!
Николая, словно ножом, резануло по сердцу. Две недели прошло с тех пор, как схватили Степана. Неужели будут казнить? За что? За какое преступление? Ведь они не поднимали руку на царя, они на земле лежали, Николай сам все видел.
– Побежим на Сенную, – предложил он брату.
– Один иди. После расскажешь.
Впереди застучали барабаны, раздался визгливый звук флейты. Барабаны били глухо, с перерывами, а флейта, словно по покойнику, голосила.
Николай догнал направлявшуюся к Сенной толпу. Стал пробираться дальше, туда, где грохали барабаны и пищала свистулька-флейта. Вот и солдаты. Их спины перепоясаны крест-накрест полотняными ремнями. Мерно, в такт шагам, качались на плечах тяжелые ружья. Шуршали белые, не первой свежести штаны из лосиной кожи, плотно обтягивавшие нахоженые солдатские ноги.
В толпе становилось все теснее. Приходилось действовать локтями. Толкались со всех сторон. Но Николай не замечал ничего. Глаза его упорно искали Степана. Где он, где?
Солдатский строй повернул направо. И тотчас Николай увидел Степана и его товарища. Они шли с опущенными головами, обросшие и худые. Выставленные вперед руки были скованы железными обручами.
