западный ветер, некогда уже посеявший в море смерть, теперь хотел стереть с лица земли и имена погибших.
Го с невольным упорством смотрела на пустое место в стене – казалось, оно ждало кого-то. Страшная мысль не отпускала ее – мысль о новой дощечке, с именем, которое она даже мысленно не решалась здесь произнести.
Несмотря на холод, она сидела на гранитной скамье, откинув назад голову.
…погибшем вблизи Норд-Фьорда
во время урагана с 4 на 5 августа 1880 года в
возрасте 23 лет…
Мир его праху!
Ей виделась Исландия и маленькое кладбище там – далекая Исландия под низким полуночным солнцем… И вдруг на пустом месте в стене с жуткой ясностью увидела она ту новую дощечку, с черепом и скрещенными костями, а посередине, в каком-то сиянии, имя, обожаемое имя – Янн Гаос!.. Она вскочила и, словно безумная, исторгла из себя хриплый крик…
Землю по-прежнему застилал серый туман, опавшие листья залетали на паперть.
Шаги по тропинке! Кто-то идет? Она поднялась, выпрямилась, одним движением поправила чепец, придала лицу подобающее выражение. Шаги приближались – вот-вот кто-то войдет в часовню. Она спешно сделала вид, что оказалась здесь случайно, ни за что на свете не желая походить на жену погибшего моряка.
Эта была Фанта Флури, жена помощника капитана «Леопольдины». Она тотчас поняла, что делает здесь Го, – бесполезно с ней притворяться. Обе женщины молча стояли друг перед другом, испуганные и рассерженные на то, что застали одна другую в состоянии страха, и почти ненавидящие друг друга за это.
– Все из Трегье и Сен-Бриё вернулись восемь дней назад, – наконец проговорила безжалостная Фанта глухим и будто даже раздраженным голосом.
Она принесла свечу, чтобы дать обет.
«Ах, да… обет…» Го еще не хотела думать об этом средстве отчаявшихся. Однако молча вошла в часовню за Фантой, и обе преклонили колени, стоя рядом, как две сестры.
Женщины возносили страстные молитвы Мадонне Звезде Морей, возносили со всем пылом своих сердец. Но вскоре стали слышны одни рыдания, на пол закапали слезы…
Молитва и слезы смягчили и сблизили их. Фанта помогла шатающейся Го встать, обняла и поцеловала ее.
Вытерев слезы, поправив волосы, стряхнув пыль и плесень с юбок, они, не говоря больше ни слова, отправились каждая своей дорогой.
Теплым, словно лето, только немного грустным был в том году конец сентября. Стояла такая великолепная погода, что, если бы не желтые листья, печальным дождем сыплющиеся на дороги, можно было бы подумать, что природа переживает веселый месяц июнь. Мужья, женихи, любовники вернулись домой, и всюду царила радость новой весны любви…
В какой-то день один из запаздывающих кораблей показался вдали. Какой?..
Быстро стайки молчаливых, тревожащихся женщин собрались на крутом берегу.
Го, бледная и дрожащая, стояла вместе с отцом Янна.
– Сдается мне, – говорил старый рыбак, – сдается мне, что это они! Красный планширь,[59] марсель на катке очень смахивает на них. А ты что скажешь, дочка моя? – Но нет, – продолжал он внезапно упавшим голосом, – нет, мы снова ошибаемся: утлегарь[60] не тот, да и стаксель.[61] На этот раз не они, это «Мария-Жанна», но, конечно, моя дорогая, и наши скоро вернутся.
Шел день за днем, и каждая ночь приходила в свой час, с неумолимой размеренностью.
Го продолжала наряжаться, словно безумная, из страха походить на жену погибшего моряка, злилась, когда другие при встрече принимали таинственный и сочувственный вид, отводила глаза, чтобы не ловить на себе леденящие душу взгляды.
У нее вошло в обыкновение каждое утро отправляться на край земли, на скалу Порс-Эвен, идя по задворкам отчего дома Янна, чтобы не видели мать и сестры. Она шла на самую оконечность Плубазланека, что вырисовывается оленьим рогом на сером Ла-Манше, и весь день сидела там, у подножия одинокого креста, возвышающегося над необъятной далью вод…
Они стоят повсюду. Эти гранитные кресты высятся на выступающих в море крутых берегах, словно моля о пощаде, словно для того, чтобы смягчить нрав этой загадочной, вечно движущейся стихии, которая заманивает к себе мужчин и не отдает обратно, предпочитая оставлять себе самых сильных и красивых.
Порс-эвенский крест окружали вечнозеленые, поросшие утесником ланды. Воздух возвышенности был чист, с едва ощутимым соленым запахом водорослей, и напоен восхитительными ароматами сентября.
Далеко-далеко вырисовывались все изгибы берега: бретонская земля заканчивалась зубчатыми мысами, у спокойной пропасти вод.
На переднем плане море было усеяно скалами, но за ними уже ничто не нарушало его гладкую, зеркальную поверхность. Море издавало мягкий, нежный шум, слабый и грандиозный, поднимающийся из глубин. И такими спокойными были дали, и такими ласковыми – глубины! Огромная голубая пропасть, могила Гаосов, хранила непроницаемой свою тайну, а слабый, как дыхание, ветерок разносил запах низкорослого дрока, вновь расцветшего под лучами осеннего солнца.
В определенные часы море отступало и кругом появлялись пятна суши, вода словно медленно уходила из Ла-Манша; потом, с той же неторопливостью, вновь прибывала, и, сколько бы ни было смертей, море продолжало это вечное движение.
Го так и сидела у подножия креста, окутанная покоем, и все смотрела и смотрела вдаль, пока не наступала ночь.
Сентябрь минул. Го совсем ничего не ела и не спала.
Теперь она оставалась дома, сидела согнувшись, неподвижная, зажав ладони в коленях и прислонившись запрокинутой головой к стене. Для чего ложиться, для чего вставать? Она бросалась на постель не снимая платья, когда силы совсем иссякали. Зубы стучали от холода, и всегда точно железный обруч сжимал виски; лицо осунулось, рот пересох, будто в лихорадке. Временами она билась головой о гранитную стену и долго, отрывисто, хрипло стонала.
А бывало, звала его по имени, тихо и нежно, словно он был здесь, рядом, и говорила ему слова любви.
Ей случалось и заниматься разными пустяками, например, наблюдать, как с приходом сумерек тень от фаянсовой Богоматери и кропильницы медленно вытягивается на высокой деревянной спинке кровати. Но потом накатывали еще более страшные приступы тоски, и Го опять стонала и билась головой о стену…
Так проходили все дневные часы, один за другим, и все вечерние, и все ночные, и все утренние. Когда Го подсчитывала, сколько дней назад он должен был вернуться, еще больший ужас охватывал ее. Она не желала знать ни чисел, ни дней недели.
Обычно имеются какие-то признаки происшедшего в Исландии кораблекрушения: вернувшиеся моряки видели катастрофу издалека, найдены обломок, труп, что-то, позволяющее строить предположения. Но никто ничего, относящегося к «Леопольдине», не видел, никто ничего не знал. Моряки с «Марии-Жанны», последние, кто видел судно второго августа, сказали, что «Леопольдина» пошла дальше к северу. Что же случилось потом, окутано было непроницаемой завесой тайны.
Ждать, вечно ждать, оставаясь в полном неведении! Наступит ли время, когда больше не придется ждать? Она не знала, и теперь ей хотелось, чтобы это было скорее.
О, если Янн погиб, пусть сжалятся над ней и скажут правду!..
Только бы увидеть его, его или то, что от него осталось!.. Если бы Богоматерь, которой она столько молилась, или другая высшая сила оказала милость и дала возможность увидеть Янна! Живого, собирающегося домой, или тело его, гонимое волнами… чтобы, по крайней мере, знать! Чтобы знать!!!
Порой ей казалось, что на горизонте появился парус. «Леопольдина»! Идет, торопится в порт! Она делала безотчетное движение, чтобы подняться, бежать, всмотреться в даль, убедиться, так ли это…
