никаких дел не водил, всем заправлял его сын Дауд. Аул, где они жили, располагался верстах в двадцати от Линии. Подъехали к нему, когда уже совсем стемнело, поэтому было трудно что-нибудь разобрать — так, груда больших камней, приткнувшихся к подножию горы. Петя оставил казаков на въезде, а сам последовал за Икрамом к хозяевам. Их дом отличался от прочих размерами и весь светился огнями. Вошли. Направо из сеней располагалась горница, вся увешанная дорогими коврами с богатым оружием. Пол, хоть и глиняный, был гладкий, как стекло. По его краям, у стен — ковры и подушки.
Их приняли с честью, должно быть, благодаря Икраму — какой-никакой, а все-таки князь. Усадили на подушки, стали потчевать лепешками да бузой. Петя в долгу не остался, кликнул Кузю, тот принес торбу с угощениями, в общем, вышло богатое застолье. Потрапезничав, завели разговор о деле. А дело простое — нужно, чтобы горцы вернули взятого в плен капитана. Хозяева сразу посуровели. Дауд сказал: нельзя, дескать, вашего капитана просто так возвратить, он многих наших погубил.
— А если не просто так?
— Это совсем другое дело.
И пошел у них торг, стали выяснять, какова цена этому «не просто так». Петя по отсутствию навыка к подобным делам говорил горячо, с запалом. Икрам переводил по привычке немногословно и всю его тираду в одно или два слова укладывал. Торг с непривычки Петю утомил, да и хозяйский запал пошел на убыль. Глаза у них помутнели, языками стали не столь проворно ворочать — то ли устали, то ли привезенное угощение на них подействовало. Заметил Петя такое дело и дал знак Кузе. Тот за дверь, и скоро в горницу ворвались казаки. Повязали разомлевших хозяев, вынесли во двор, прикрутили к седлам и спокойно отправились восвояси. Происшедшее никого не встревожило, разве что собаки оживились, да ведь их собачье дело такое, чтобы по ночам голос подавать. В ауле на лай привыкли не обращать внимания, спохватились, когда похитители были уже далеко.
К Линии отряд подъезжал на рассвете. Тихонов остановился и велел развязать пленников. Дауду объяснил, что старого Булата оставляет у себя, а его готов отпустить, если он привезет взятого в плен русского капитана. Тогда в обмен получит своего отца. И время на все про все дал одни сутки. Икрам перевел. Дауд злобно ощерился и вспыхнул так, что можно трут запалить. Но ничего не поделаешь, сцепил зубы и умчался. В том, что он вернется, ни у кого сомнений не было — старики у горцев были в чести, и оставить их без выручки никто не мог. Однако Петя все же решил обезопаситься и приказал подготовиться к завтрашнему приезду гостей. А прибывшую пушку поручил заботам Снегирева. Тот пробовал было отговориться незнанием артиллерийского дела, но Петя припомнил фразу, которой он в свое время пичкал кадет:
— Русский офицер должен уметь все: и посадить вовремя, и корень извлечь…
Смысл ее до посторонних не дошел, Снегирев же понял и более не отнекивался. Однако для надежности к нему был приставлен Петрович, который, кажется, знал все на свете. Оно и правда, в молодости ему приходилось быть орудийной прислугой, хотя самих навыков в стрельбе он не имел.
С утра следующего дня стали поджидать званых гостей, и они не замедлили явиться небольшим отрядом, человек в пятьдесят. Среди подъехавших горцев находился и капитан Махтин, которого трудно было узнать. За время пребывания в плену его круглое лицо превратилось в осколок от прежнего лица, весь заросший седым волосом. О пленнике можно было догадаться лишь по веревкам, которыми он был прикручен к седлу.
— Что они, нехристи, с человеком сделали, — покачал головой Петрович, а Петя и того не сумел сказать, настолько был поражен видом бывшего командира. Однако нынешнее положение обязывало его быть сдержанным и своих эмоций не показывать. Пришлось набраться терпения и вступить в переговоры, хотя, казалось бы, о чем тут говорить? Разменялись пленниками, и дело с концом. Это Петя так думал, однако Петрович, которого он взял в помощники как немного понимающего язык горцев, пояснил, что здесь не принято дело кончать разом, обязательно нужно поторговаться, вроде как на базаре. Ладно, раз нужно, придется торговаться.
Пока начальники говорили, стороны застыли в ожидании. Самым нетерпеливым оказался Снегирев, он суетливо двигался возле доверенной ему пушки, вытягивал голову, стараясь вызнать, о чем можно так долго переговариваться с абреками, наконец не выдержал и поднес огонь к затравочному отверстию. Пушка зашипела и после некоторого раздумья выстрелила. Ядро, описав небольшую траекторию, упало, взметнув комья грязи. Горцы быстро пришли в себя, наперебой закричали и вытащили сабли. Пете немалых трудов стоило их успокоить — это, сказал он, нам сигнал, чтобы время на слова не тратить.
— А за потраву кто заплатит?
Оказалось, что в ближнем загоне осколками поранило несколько овец.
— За овец заплатим, — заверил Петя к большому неудовольствию Петровича, — нам все равно вашего пленника откармливать нужно.
Тем дело и кончилось.
Бросился Петя к бывшему командиру с объятиями, а тот его сторонится.
— Что, Алексей Иванович, неужто не признали?
— Как не признать? — отвечал тот. — Только я нынче такой паршивый, что сам бы до себя не дотрагивался.
Тут же препроводили Махтина в баню и стали готовить праздник. Через некоторое время собрались, как и полагается, чтобы отметить возвращение. Начали выспрашивать.
Бедного капитана почти два месяца продержали в открытой глубокой яме. Сидел он там безвылазно, иногда лишь кидали ему лепешку и спускали бурдюк с водой. Оправляться приходилось на месте, слава богу, из-за такого корма делать это было несложно, хотя запахом отхожей ямы он пропитался насквозь. Слушатели негодовали, кажется, больше самого узника. Тот даже попытался их успокоить:
— Эти абреки уж такой народ, для них свое страдание ничто, а о других и не подумают. Вот совсем недавно до нашего похода на Дарго был такой случай…
Слушатели притихли, пусть выговаривается капитан, ему после своего безвылазного сидения нужно язык развивать.
— Мы в это время их так прижали, что они мириться надумали. А как это сделать, когда ихний имам Шамиль об этом не то что говорить, даже думать запретил? Тогда решили прибегнуть к посредничеству его матери, направили к ней делегацию, расписали все свои страдания и попросили о ходатайстве. Мать у него сердобольная, подумала-подумала и согласилась переговорить с сыном. Тот ее выслушал и сказал, что объявит о своем решении через три дня.
Хорошо. Пошел Шамиль в мечеть, молится день, молится другой, молится третий. Все в нетерпеливом ожидании окружили мечеть и ждут. На четвертый день выходит он и объявляет о снизошедшей на него воле Аллаха. Вы, сказал он людям, не горные орлы, а трусливые шакалы. Вы, говорит, вместо того чтобы бороться за свободу своей земли, падаете ниц перед презренными гяурами. Среди вас, говорит, нет достойных мужчин, ибо, не имея мужества высказать свое мнение, вы прибегли к помощи слабой женщины. Я обратился к Аллаху, и он мне сказал, что любой, кто осмелился просить о мире с неверными, достоин сурового наказания, самое малое — это сто ударов плетью, будь то старик или малое дите, здоровый или слабый. И первой будет наказана — моя родная мать!
Бедная женщина в отчаянии упала к ногам сына. Народ разразился воплями, стал просить об отмене приговора. Но Шамиль остался неумолим, велел привязать мать к столбу и, более того, взяв плеть из рук палачей, стал сам стегать ее. После пятого удара старуха лишилась чувств. Шамиль прильнул к ней, стал молиться, а затем воскликнул: «Да будет имя Аллаха благословенно! Он внял моей молитве и разрешил переложить остаток наказания на меня. Я с гордостью повинуюсь воле Аллаха».
С этими словами он разорвал черкеску, обнажил спину и приказал продолжить наказание, пригрозив исполнителям смертью, если они не будут соблюдать положенное по закону. В протяжении всей экзекуции Шамиль, превратившись в статую, не издал ни звука, наказание проходило в полнейшей тишине коленопреклоненных людей. После девяносто пятого удара Шамиль спокойно встал с колен, клочья кожи свисали с его окровавленной спины. Толпа заревела, как дикий зверь, стала неистовствовать, крикам и ликованиям не было конца. Шум продолжался до тех пор, пока Шамиль не спросил, где чеченские изменники, которые явились причиной наказания его матери.
В мгновение ока чеченцы были схвачены мюридами и брошены к ногам Шамиля, возле которого уже стояли наибы с обнаженными шашками. Распластавшись перед Шамилем, они и не помышляли просить о
