'Стерва' (О. А.) — в шутку.
Отношение к себе.
Подходили к Шереметевскому дому. АА вытащила из 'мифки' открытку от Щербакова к В. К. Шилейко и прочла из нее отзыв о ней: Щербаков пишет о том, что ему громадное удовольствие доставило сопровождать АА (по музею) и показывать ей antiques, потому что АА показала превосходные знания и делала необычайно тонкие замечания, многими из которых он воспользуется для своей работы. Показала эту открытку с лукавством и сказала, что несет ее показать Пунину, который ее 'старой дурой' называет.
14 марта 1926 зашел в четыре; вышли — в Шереметевский дом.
Проводил АА до Шереметевского дома.
А вечером, в 9 1/2, по звонку Пунина пришел в Шереметевский дом с материалами — читать АА 'Труды и дни' за 1917 год.
Она только что вернулась от Рыбаковых, где была с Пуниным на блинах. Очень устала (потому что не отдыхала сегодня) и лежала на диване... Да и 'ужасная вещь — блины'; ее одолевала сонливость. Все же я читал, АА слушала и поправляла. Потом понемногу оживилась и остальную часть вечера была уже прежней — веселой, хорошей. Я ушел в первом часу.
АА сказала мне сегодня: 'По сравнению с прошлой зимой плохо работаем мы с вами'.
— Потому что я плохо работаю, — ответил я.
АА возразила: 'Нет, вы много работаете... Потому что я бездомная...'
Я: 'А я хотел похлопотать о комнате для вас — вы отказались!'
АА: 'Не надо доводить разговор до крайнего предела!'
Я умолк.
Мелочи такие запоминаются на всю жизнь: например, Городецкий: 'Что думает державный он...'. Это не прощается.
О Дмитриеве: 'И такой человек хочет писать о Гумилеве'.
Название стихотворения в сборник.
1923.
Б. Эйхенбаум. 'Анна Ахматова, Опыт анализа'. П., 1923.
23 ноября. Явлена трудкнижка в 63-е отделение милиции, записана в д. № 3 по Казанской ул.
15.03.1926
Стояли на углу Симеоновской и Литейного, ждали трамвая — АА об руку с Л. Н. Замятиной. Л. Н. поскользнулась и упала, увлекая за собой АА. АА удержалась на ногах. Я бы не записывал это, если б не заметил, как после АА украдкой прижимала руку к сердцу, прянувшему от неожиданности.
АА, Л. Н. и я. В карманах у меня две бутылки вина для Сутугиной — одна от Замятиной другая — от АА (АА купила ее по дороге к Замятиной). На углу Симеоновской и Литейного сели в трамвай (долго ждали его) и поехали к Десятой Рождественской. От остановки пешком прошли до дому. Я поднялся по лестнице до квартиры, передал вино и цветы, которые нес в руках, попрощался и поехал домой. Сейчас же позвонил В. А. Сутугиной, поздравил ее. В одиннадцать часов мне позвонил Пунин, сказал, что АА забыла мне передать письмо для Шилейки о том, что она не придет в Мраморный дворец. Я позвонил АА к Сутугиной и затем пошел за письмом к Пунину и доставил его Шилейке.
АА решила от Сутугиной вернуться в Шереметевский дом и там ночевать. Шилейко не был предупрежден, и поэтому АА написала ему письмо и просила ему передать, что я и сделал.
АА купила цветы и вино (вино — 2 рубля 60 копеек) в подарок для В. Сутугиной.
Пунин по поручению АА позвонил мне в 7 1/2: 'Хотите видеть АА? У нее есть двадцать минут — потом она уходит к Замятиным... Если хотите приходите...'.
В трамвае не протолкнуться. Впереди стоит АА, за ней я, за мной Л. Н. Замятина. В руках у меня горшок с цветами. Слева от меня встает дама, освобождается место. Я предлагаю: 'Анна Андреевна, садитесь!'. И вдруг, совершенно неожиданно неизвестно на что рассердившись, АА нервно выкрикивает: 'Садитесь вы!.. Павел Николаевич!.. Потому что Вы с цветами... Это очень глупо!' — уже совсем громко, увидев, что я не сажусь. Я и Л. Н. немного смутились. АА быстро продвинулась вперед и стала у выхода — далеко от нас. Л. Н.: 'Ну тогда я сяду'. Ни ей, ни мне не была понятна причина такого неожиданного отпора... Доехав до своей остановки и выйдя из трамвая, мы продолжали разговор самым обычным порядком...
Это второй случай за все наше знакомство, когда АА восстала на меня.
Инна Эразмовна Горенко.
АА сказала мне, что получила письмо от Инны Эразмовны, в котором та сообщает об отъезде своем месяца через два к брату АА, к Виктору Горенко, на Сахалин.
АА говорит, что тогда ей не придется посылать деньги, и она сможет думать о том, чтоб устраиваться самой в смысле комнаты.
В. А. Сутугина.
В начале девятого вечера АА и Л. Н. Замятина поехали к В. А. Сутугиной, которая празднует сегодня день своего рождения. Я провожал их. Должен был пойти и Евгений Иванович Замятин, но остался дома. АА купила в подарок Сутугиной цветы и бутылку вина (вино от своего имени, а цветы — от имени Шилейко, который в действительности и не помнит даже о В. А. Сутугиной и не знает, конечно, о дне ее рождения).
У Сутугиной был Лозинский и другие.
АА сегодня говорила мне (когда я шел с ней к Замятиным), что Сутугина не слишком любит ее из-за своей подруги Тамары, которая была женой Артура Лурье. Пришла АА к Сутугиной в начале десятого, а с последним трамваем уехала.
16.03.1926
В двенадцать часов дня АА пришла к Срезневским (и была у них, вероятно, около часа).
Вчера, узнав, что на Моховой сдается комната, я предложил АА осмотреть комнату для нее. АА сказала, что сейчас ей придется отказаться от своей комнаты и что смотреть ее она не станет.
Сегодня утром я, тем не менее, комнату осмотрел и зашел в Шереметевский дом, чтобы сказать об условиях. АА была уже в пальто и собиралась идти к Срезневским. Я проводил ее; говорил о комнате, но разговор был бесполезным: условия неподходящие — слишком дорого.
Я предлагал АА обрести свою комнату и узнал о комнате. АА очень хотела бы иметь свою комнату, но думать об этом не приходится, потому что она считается 'гражданкой свободной профессии', а с таких дерут за квартплощадь безбожно много. Кроме того, получая 60 рублей и посылая большую часть из них матери и сыну, АА вообще не в состоянии была бы оплачивать и недорогую комнату.
АА записи эти разбирала и испещрила их поправками, зачеркиваниями и другими отметками.
А сегодня я отметил отдельно все записи, которые могут пригодиться для работы.
Долго мы возились с этим разбором, но наконец все сделали. АА оставила мне несколько листков, которые я перепишу в чистом виде и верну ей для уничтожения.
А потом, выпив чаю, АА стала демонстрировать мне новые свои открытия. Вчера она прочла Виллона снова. И вчера она, как-то вдруг осенившись, 'поняла' Виллона (ибо одно дело знать поэта, а другое — понимать его до конца, уловить глубинный с м ы с л его творчества). И так 'поняв' Виллона, АА еще больше возвысила его в своем мнении. Очень его и ценит, и любит, и лучшим французским поэтом его считает.
До вчерашнего дня АА смутно чувствовала его влияние на Гумилева, знала, что оно есть, но не знала, в чем именно оно выражается. Вчера она уловила это. И вот что именно: у Виллона есть строки, где он перечисляет женские имена и говорит об их смерти...
Эти строки несомненно повлияли на стихотворение Гумилева: 'Священные плывут и тают ночи...', в котором есть такое же перечисление имен (И. Эмери, Ахматова, Карсавина), и Гумилев говорит о смерти. Но уже не об их смерти, а о своей собственной. (И этот прием перенесения чего-либо относящегося у влияющего поэта к третьему лицу на себя в своих стихах — известен за Гумилевым.) Кстати. В тех же строках Виллона есть и 'сиренный голос' — 'voix de sir ne'.
Другой пример — в 'Отравленной тунике', где в последнем акте царь Требизондский, решаясь прыгнуть со строящейся Св. Софии, говорит: '...Что умереть не страшно, / Раз умерли Геракл и Юлий Цезарь, / Раз умерли Мария и Христос...'.
(Не лишним будет сказать, что у АА нет экземпляра 'Отравленной туники', что читала она ее раза
