Собрали народ. Привезли из Ленинграда инвентарь и много всего, что нам нужно. Директор совхоза теперь у нас опытный агроном, товарищ Ходасевич Борис Георгиевич – тоже из Ленинграда.
Овощи, безусловно, вырастим, – центральная наша задача! Ухаживаем за культурами, а трудности тягла преодолеваем: по ветлазаретам собираем калек лошадей, сеем, пашем, бороним.
Ну а насчет животноводства? Так: план сдать государству в сорок втором году пятьсот центнеров молока. Но если не выполним, виноваты будете вы, военные: не разрешают завозить сюда коров. Есть у нас восемь коров, четыре теленка и один бык. Доим коров неплохо, позавчерашний удой – девяносто три килограмма за сутки от шести дойных. В ближайшие дни ждем ста литров, а потом будем добиваться полутораста, – одна корова должна отелиться.
Выполнение всего плана зависит от военной обстановки! Трудности – большие. Районные руководители хитрят: «Что ж, вы – всесоюзная организация! Значит, и лошадей и все прочее должны получить из Москвы!..» Поэтому, когда всем другим дали по две лошади, нам ничего не дали! Ну, а в остальном отношение районной организации теплое. Только вот секретарь райкома комсомола сюда дороги не нашел С двадцать шестого мая, как я приехал сюда, никто не занес ни одного экземпляра газеты. Последние номера от шестнадцатого мая. Нельзя ли нас прикрепить к бао?.. Так как весь совхозный трест эвакуировался, то ни политотдела, ни политсектора нет. Неплохо бы, чтобы армейские политработники пришли бы и обратили на нас внимание!
Сегодня решил посетить Мгинский райисполком, эвакуированный из оккупированной немцами Мги и находящийся теперь здесь, в Шуме. И пришел к председателю исполкома Салмаксову Ивану Тимофеевичу и застал у его стола бабку в рваном зипуне, в калошах на босу ногу.
… Все как есть сгорело… Все было у меня, нет теперь ничего… Все сгорело, выскочила голая, теперь и холодная, и голодная. И денег шестьсот рублей сгорело.
Э! Надо б их в сберкассу снести, не сгорели бы.
Да я то все собиралась уехать, да и не собралась… Семьдесят лет. Никогда не докучала, а теперь не знаю, как и жить, с чего начинать.
Ничего, поживешь, поможем.
Вот спасибо, только что бог да добрые люди помогут.
Бог? Ну, от бога-то…
Да добрые люди…
Вот это, пожалуй! Советская власть поможет тебе!
Вот, спаси ее бог! А то и как жить, не знаю… На огороде копалась, самую рвань-то надела…
Бабка благодарит, уходит, и Салмаксов через стол говорит своему помощнику:
– Вот эту бабушку нужно проверить. Если подтвердится, включить ее в список этих американских подарков!..
Входит старик. Усатый, худой, лет пятидесяти, в кепке, в грязном пиджачишке, штаны грязные. Сует руку Салмаксову, хныкающим тоном жалуется, что нет денег. Салмаксов наставительно замечает:
– Собирать надо! Вот каски, например! За десять штук – сорок рублей, за сто касок – шестьсот рублей, – прогрессивка! И гильзы надо собирать… Как твоя фамилия-то?
– Гарцев!
– Где ты был, когда немцы были?
– Там!
– У немцев?
– У немцев.
– Куда тебя гнали?
– За Пчевжу… Хоронился, а то работать – дрова пилить заставляют. «Рус, Рус! Выходи!» – а то с палкой!
– А питание как?
– А кониной! Больше-то нет ничего… И сейчас кониной…
– Падринский? Хлеба сколько получаешь? Четыреста?
– Да… Да вот картошкой горелой, высушишь да и питаешься. Больше нет ничего… А не дай никому испытывать! Лучше задавиться, чем попадаться к немцу. Ложись под пули – лучше! Все равно околевать. Запряг лошадь…
Старик уходит, входит милиционер. Разговор об очистке дороги от совхоза на Падрилу… Старичишка приходит опять.
– Что?
– А вот что… Бумажку!
– Не получил еще?
– Не получил! Тебя и дожидаю все.
– Иди вот сюда. Сейчас Тельнова, секретарша, зайдет, и возьмешь.
Уходят все, и Салмаксов начинает мне рассказывать.
– Десятый месяц исполком как бы в командировке!.. Если район в целом и сельсоветский аппарат взять,
