– Уверен, что он был вынужден сделать это. Не оставаться же ему в расистской России?
– Зато уровень преступности среди черных значительно выше, – говорит Анжела.
– Преступность черных – это месть за столетия унижений. Белая шваль должна ответить за все те зверства, которые она творила над африканцами.
Мы неторопливо одеваемся. Я ставлю в музыкальный центр диск, купленный утром в подземном переходе.
– Представляешь, – говорю я. – Даже не ожидал такой удачи. Ранее не издававшиеся композиции Тупака! Иду, вижу – лежит. Блин, думаю, в каком-то подземном переходе – и такой раритет! Как тебе?
– Ну, ниче… – отвечает Анжела. – А может, лучше финских металлистов послушаем? Мне подарили новый альбом Sonata Arctica.
– Какие металлисты, о чем ты говоришь?! – возмущаюсь я. – Ты зацени вот это. Слышишь: йоу, йоу!.. Гениально!
Я слушаю только рэп и рэггей. Никакого металла – это извращение белых нацистов. Они постоянно окружают тебя. Даже Анжеле внушили, что это достойная музыка. Бедная девочка, и она им верит! Блюз уважаю, но не слушаю, хоть это и черная музыка. Во-первых, скучно, а вовторых, белые приватизировали блюз и сделали его своей побрякушкой. Всякие Клептоны, Мейолы и Воэны превратили его в развлечение белых наркоманов. Он утратил свою силу и проникновенность. Джаз? Джаз тоже идет от черных, но он полностью под контролем белых. Да и не понимаю я джаз. Сейчас в черное братство можно войти только через рэп. Как Эминем. Ну, или женившись на черной.
Одетая Анжела подходит к серванту и достает альбом с фотографиями. Вынимает из него одну и протягивает мне.
– Вот он, мой отец. Единственное фото осталось.
Я беру фотографию в руки и вижу улыбающегося черного парня в цветастой рубашке.
– Какое телосложение! – восхищенно цокаю я языком. – Настоящий атлет! Не то что белые разложенцы.
– Грязный нигер, – забирает у меня Анжела фотографию. – Хоть бы деньги присылал. Никогда матери не прощу, что она от него забеременела. Не могла русского найти!
– Твоя мать – мудрая женщина. Она понимала, что будущее за черными.
– Ничего она не понимала. Просто девственности хотела лишиться. Вот и переспала с первым попавшимся.
– Белая раса вымирает, это объективная реальность.
– А черная погружается в пучину бескультурья и варварства.
– Ложь! – восклицаю я. – Ложь, ложь и еще раз ложь!!! Черная раса только начинает поднимать голову и вырываться из невежества и дикости, в которой ее держали белые фашисты. Черные доминируют везде. В спорте и музыке они уже зачинатели мод. Сейчас они все настойчивее пробиваются в те сферы, куда их раньше просто не пускали – в политику и науку.
– Нечего им там делать.
– Я понимаю, – горестно киваю я, – что белые уже хорошенько промыли тебе мозги. Мать настроила тебя против отца, а пропаганда заставила поверить в несуществующие достижения белой культуры. Ничего, ничего, это пройдет. В один прекрасный день ты почувствуешь в себе зов крови и поймешь все величие расы, к которой ты принадлежишь. Черные восторжествуют над миром – так предсказывал великий Хайле Селассие, Растафари.
Мы садимся смотреть телевизор. Анжела включает дивидишник.
– Что поставим? – спрашивает она. – Есть новый фильм с Де Ниро.
– В жопу Де Ниро! – отклоняю я предложение. – Поставь «Малькольм Икс».
– Ты смотрел его двадцать раз!
– Я готов смотреть его вечно. Это великий черный фильм.
Анжела недовольна, но все же ставит нужный диск.
– Поесть приготовлю, – уходит она на кухню.
Я погружаюсь в просмотр. Из кухни доносятся аппетитные запахи. Анжела жарит мясо. Вскоре она выносит две тарелки со стейками.
– Жареные негры с кетчупом! – объявляет она.
Я лишь тяжело вздыхаю.
– Глупенькая, – говорю я, пережевывая мясо. – Разве так можно шутить?!
Мои дрэды спадают на лицо. Я откидываю их назад. Анжела кладет мне голову на плечо.
– Твой народ пережил столько боли и унижений, а ты позволяешь себе такие высказывания! – укоряю я ее.
Она улыбается.
– Черные – это сила! – говорю я. – Это достоинство. Это гордость. Черные – это будущее. Через несколько десятков лет человечество заметно утратит свою белизну. А через пару сотен лет белые вообще исчезнут с лица земли. На ней останутся только черные. Ну и азиаты.
– Какое ужасное будущее! – Анжела все еще хочет поддеть меня.
– Надо думать о том, кем будут твои дети. Надо думать об этом сейчас.
– Именно поэтому ты со мной?
– Именно поэтому. А еще потому, что ты мне оченьочень нравишься.
Мы целуемся. Желание снова просыпается во мне. Я понимаю, что вполне способен еще на один раз. Я ужасно рад этому обстоятельству. Так могут только черные – несколько раз подряд, безостановочно. Они настоящие самцы. Наверное, я тоже становлюсь черным. По крайней мере, в душе.
– Как здорово, что у меня белый парень! – говорит, оторвавшись, Анжела.
Преступление и наказание
«Тварь ли я дрожащая, или право имею? – думал Родя, раскладывая китайскую обувь на прилавок у палатки. – Почему я, человек с высшим образованием, оказался вдруг в этой мерзопакостной роли рыночного торгаша? Когда, в какой момент неприкаянной своей жизни совершил я роковую ошибку, которая изменила судьбу мою? Почему течение ее занесло меня не в научно-исследовательский институт, не в издательство, а на рынок? Где тот узловой момент, когда все в одночасье изменилось?»
Баба Алена с утра была им недовольна. Едва он появился в поле ее зрения – а стрелки показывали без пятнадцати восемь, – она демонстративно отвернулась и сделала вид, что не расслышала его приветствие. Потом, словно случайно заметив Родиона, недовольно качала головой и цокала языком, словно решая, допускать ли его до работы.
– В половина хади! – презрительно поглядывала она на Родю с высоты своих полутора метров. – Тебе што говорил: половина восьмова рабочий день начало. Почему не слушать никогда? Чем уши мыть?
– Баба Алена, – попытался оправдаться Родя, – другие еще позже приходят. Вот в соседней палатке не раньше половины девятого появляются. Потому что народ только с девяти начинает ходить. В восемь никого из покупателей нет.
– Моя лучше твоей знать! – махала руками старуха. – Не слушать, гуляй на хер! Никто не держит работать не хочешь!
– Хорошо, хорошо, – поспешно закивал Родя. – Извините меня, пожалуйста. Больше такое не повторится.
Баба Алена ругалась еще какое-то время, потом снисходительно махнула рукой – беги, мол, к контейнеру, вези обувь. И Родя побежал.
Стоял мороз градусов под тридцать. Родион с благодарностью вспоминал сейчас мать с сестрой, которые неделю назад прислали ему старые отцовские валенки. «Отец, бедолага, отмучился, они ему больше не понадобятся, – писала в письме мать, – а тебе-то наверняка пригодятся». Ноги пребывали в относительном тепле, а вот туловище мерзло. Куртенка хоть и называлась зимней, но предназначалась явно не для русских зим: ни свитер, ни рубашка, ни футболка, надетые под нее, не помогали. Приходилось то и дело прихлопывать себя по бокам, чтобы как-то напугать пробирающийся под куртку холод.
Недавно Родя узнал, что баба Алена по национальности была узбечкой. Новость эту он воспринял в общем-то равнодушно, может быть, лишь с легким удивлением. По какой-то непонятной причине раньше он был склонен считать ее таджичкой. Что, впрочем, ни отношения к ней, ни его положения не меняло.
