— Скажи, ты любишь её?
Он посмотрел на меня пристально и грустно.
— Да, я люблю её больше всего на свете. Впрочем, как и ты.
Ах, если б он знал, насколько моя любовь сильнее и горячей!
— Тебе не кажется, что она порочна?
— О, да, она порочна!
— Что она горда и своенравна?
— Она горда. А уж своенравна!..
— Что она эгоистична?
— Да, эгоистичность — главная её черта. Но к чему все эти эпитеты, если любишь?
Я остановился. Друг тоже встал рядом.
— А не кажется ли тебе, что она должна принадлежать только одному?
Он усмехнулся.
— Это зависит от неё.
— Нет, друг, — сказал я ему. — Всё зависит от нас. Скажи мне, сколько лет мы знакомы с тобой?
— Сколько лет? — переспросил он с улыбкой. — Мы знакомы с раннего детства. Должно быть, с самого рождения.
— Это правда, — кивнул я. — Мы знаем друг друга с пелёнок. Мы всегда жили очень дружно, не так ли?
— Да, — подтвердил друг. — Мы всегда жили очень дружно. Даже с большим усилием я не могу вспомнить ни одной ссоры между нами.
— Воистину, это так.
Я допил вино и отбросил бутылку в сторону.
— Значит, ты не будешь обижаться на то, что я собираюсь сделать?
— Обижаться? — хохотнул друг. — Делай что угодно, я ни на что не обижусь. Как я могу обидеться на друга?
Я выхватил из-за пояса нож и ударил им его в грудь. Между рёбер, в самое сердце.
Тяжёлый, сдавленный выдох вырвался из его гортани. Глаза друга смотрели на меня так же доверчиво и преданно. Постепенно взор их тускнел. Он медленно осел на асфальт. Я выдернул нож и отскочил в сторону, увёртываясь от струи крови. Когда кровавый фонтан спал, я вытер нож об одежду друга и положил его в кобуру за поясом.
— Прости меня, друг, — прошептал я. — Любовь сильнее меня.
Дубовые двери открылись. Возбуждённый, трепещущий я переступил порог дома моей возлюбленной и, отшвырнув служанку, помчался в её комнату.
Девушка, моя любимая девушка, обнажённая и прекрасная, покоилась на перине и, кажется, ждала меня.
— Я сделал это! — прохрипел я, падая на колени и подползая к ней. — Он мёртв.
Взгляд её был доброжелателен и нежен.
— Я горжусь тобой, — сказала она. — Ты оправдал мои надежды. Иди ко мне!
Я бросился в её объятия. Она срывала с меня одежды и покрывала поцелуями разгорячённое тело. Не было в этот миг человека счастливей меня — моя любимая девушка принадлежала только мне!
И стены расступились, растворившись туманной дымкой, и потолок превратился в свинцово-багровые тучи, прорезаемые вспышками молний, и тысячи факелов зажглись по всей долине, и бесы, улюлюкая и вопя, погрузили свои безобразные тела в восторженную пляску.
И хохочущий Люцифер обозначил изгибами туч своё присутствие на горизонте — празднуя грехопадение нового человеческого существа.
— Добро пожаловать! — услышал я громогласные раскаты.
Когда-то я любил девушку…
НАСЛЕДНИК ОЧЕРТАНИЙ
Двое учеников из седьмого «В», в котором я преподавал английский, отвафлили в туалете своего одноклассника.
Классный руководитель Рамзия Кадыровна рассказала о случившемся в учительской. Почему-то во время рассказа она улыбалась. Кто-то бы сказал «нервно», но мне так не показалось. Она просто улыбалась.
— Соси, говорят ему, — обводила она присутствующих учителей, в том числе и меня, мутными бегающими глазками. — А он взял, и сосать начал.
— О, господи! — поморщилась учительница литературы Елена Степановна. — Дикость какая! Это не Романов был?
— Романов, он самый! — подтвердила Рамзия Кадыровна.
— Этого следовало ожидать. Его постоянно обижали.
— Всё, вафлёром стал! — объявил учитель физкультуры Павел Григорьевич.
Почему-то он тоже улыбался.
— Ой, Павел Григорьевич, — попросили его женщины, — избавьте нас пожалуйста от определений. Как он теперь называется, нам не интересно.
— Это наверное Яхин с Путилиным сделали? — спросил Павел Григорьевич. — Они же у вас главные хулиганы.
— Да, да, они, — подтвердила Рамзия Кадыровна. — Я уж сколько раз просила, чтобы их в другой класс перевели — не переводят. Постоянно они гадости какие-то совершают.
— Самоутверждаются! — хитро щурился Павел Григорьевич.
— Странный способ они избрали для самоутверждения, — Елена Степановна что-то записывала в журнале.
Оторвавшись, она вскинула глаза на меня, словно знала, что я на неё смотрю. Пару секунд мы напряжённо глядели друг на друга. Взгляд её был тревожный и удивлённый, словно что-то насторожило её во мне.
— Да уж, действительно странный, — повторила за ней какая-то женщина, имени которой я до сих пор не выучил. — Елена Степановна! — обратилась она к учительнице литературы. — Вы поведёте своих на выставку?
Та пожала плечами.
В учительской было буднично.
— И что вы сделали? — спросил я Рамзию Кадыровну.
Голос мой был хриплый, надтреснутый, все тотчас же посмотрели на меня, словно я сделал что-то неприличное.
— Что сделала? — переспросила она.
— Да. В милицию заявили?
Рамзия Кадыровна выглядела озабоченно.
— С директором поговорила… — тихим голосом прошамкала она. — Но он сказал, что милицию не надо. Сами разберёмся.
На днях я разговаривал с сестрой о Наследнике Очертаний. Мы шли по улице, накрапывал дождь.
— Но почему Наследник? — не понимал я. — Почему Очертаний?
— Блин, ну ты даёшь!.. — поворачивала она голову в мою сторону. — Ты прочерчиваешь линию жизни, она уходит вдаль, теряется в заносах, блёклая, едва видимая. Лишь очертания от неё можешь ты рассмотреть, лишь их.
