– Давай хотя бы сократим часы слежки.
Она черкнула что-то на листке бумаги, сложила его вчетверо и передала мне.
– Настолько пойдет?
– Тебе надо поменьше общаться с Дэвидом, – сказала я, разворачивая бумажку. И тут же воскликнула: – На десять процентов!
– Смысл в том, чтобы не произносить цифру вслух.
– Да что ты? Десять процентов – слишком мало.
Рэй дала мне ручку и бумагу.
– Торг уместен.
Я решила ей подыграть, потому что иначе мы бы три часа спорили о методе переговоров. Написав свое предложение, я сложила листок и вручила Рэй.
Та расхохоталась.
– Ни за что на свете! – Она снова написала цифру. – Как тебе такой вариант?
– Пятнадцать процентов?! Ты шутишь?
– Иззи, ты все неправильно делаешь! Надо молчать!
Я написала «40 %» и показала листок Рэй.
– Я не уйду отсюда, пока ты не согласишься на это.
Сестренка переварила мои слова и нашла выход из положения.
– Если я сокращу свои развлекательные слежки на сорок процентов, мне нужно как-то восполнять потери.
– То есть?
– Раз в неделю будешь брать меня с собой.
– Неужели ты хочешь тратить на это свои выходные?
– И каникулы, и праздники, и даже короткие дни.
– Договорились.
Мы пожали друг другу руки. Рэй тут же заявила:
– Как насчет завтра?
Миссис Питерс сообщила, что ее муж Джек будет утром играть в теннис с неизвестным мужчиной – вероятно, это и есть его любовник. Мы решили начать работу уже в «Теннисном клубе Сан-Франциско»: миссис Питерс несколько раз следила за мужем и точно знала, что он поедет именно туда, поэтому устраивать рискованную дорожную слежку не имело смысла.
Утром я пила с мамой кофе и еще разок прошлась по делу Питерса, в частности, внимательно изучила его рабочее расписание. Между второй и третьей чашкой кофе, после того как мама сказала: «Милая, тебе надо пить меньше этой дряни. Ты и так шухерная», а я ответила: «Не говори „шухерная“, тебе не идет», Рэй вбежала на кухню в белых шортиках, розовой рубашке и носках с помпонами. В руках у нее была ракетка.
– Мам, как я выгляжу? – спросила она.
Оливия прямо просияла от гордости.
– Великолепно!
– Рэй, на тебе розовая рубашка, – заметила я, надеясь, что мои подозрения не оправдаются.
– Я не слепая, – огрызнулась та, доставая из шкафа «сласти-мордасти». Я хотела было возразить, но вспомнила, что сегодня суббота. Рэй потрясла коробку с кукурузными колечками и услышала только шорох сахарной пудры. Высыпала остатки в тарелку: ни одного целого колечка.
– Ублюдок! – заорала Рэй.
– Милая, бабушка была замужем, когда родила твоего дядю, – поправила ее мама.
– Извини. – Рэй подумала немного и исправилась: – Жирный козел!
– Спасибо, – поблагодарила ее Оливия таким тоном, как будто действительно научила дочь чему-то полезному. – И загляни в буфет. Нижняя полка, за бумажными полотенцами.
Рэй зарылась с головой в шкаф и вылезла оттуда с двумя коробками в руках: «Кэптн Кранч» и «Лаки Чармс». Наша умница мама предусмотрительно запаслась хлопьями! Никогда не перестану ей удивляться.
– Обожаю тебя! – с неподдельной любовью воскликнула Рэй.
– Ты вроде хотела «Фрут Лупс», – заметила я.
– Не знала, что у меня есть выбор. – Рэй насыпала себе две миски сладких завтраков.
– Так по какому случаю вырядилась? – спросила я, уже зная, каков будет ответ.
Сестричка посмотрела на маму. Та кивнула: «Валяй, можешь говорить».
– Статья пятая, пункт четвертый.
Она имела в виду спеллмановский контракт личного найма. Все сотрудники агентства (временные или постоянные) обязаны его подписать. Как и сами Спеллманы, условия этого контракта местами вполне разумны, а местами совершенно не поддаются логическому объяснению. Статья пятая, пункт четвертый относится к последней категории. Суть ее в том, что в случае необходимости Альберт и Оливия имеют право выбрать для сотрудника маскировку. Для игры в теннис, как вы понимаете, нужна особая форма.
Подписывая в свое время контракт, я добилась некоторых уступок по этому пункту. В частности, родители могут подбирать мне одежду не чаще чем три раза в год. Мама с папой тоже внесли свои поправки: в случае нарушения данных условий с меня взимается штраф в размере пятисот долларов. (Этот пункт был добавлен, когда угрозы увольнения перестали на меня действовать.) Дэвид сто раз переписывал спеллмановский договор, и он имеет реальную юридическую силу. Мама говорит, что, если я нарушу хоть одно условие, она заставит меня уплатить штраф.
Но я не могла не выразить протест: выплеснув кофе в раковину, я бросилась к себе, вопя: «Нет! Нет!»
– На твоем месте я бы побрила ноги! – крикнула мама вдогонку. У меня перехватило дыхание.
Теннисная юбка висела на моей двери. Вся белая, хрустящая и ужасно короткая. Я еще никогда такую не надевала – в основном потому, что не играла в теннис. Но даже если бы играла, все равно ни за что бы так не вырядилась. Я приняла душ, побрила ноги (впервые за два месяца) и минут десять стояла перед зеркалом, стараясь оттянуть юбку или скорчиться так, чтобы она казалась длиннее. Безрезультатно. Я достала из шкафа огромную серую рубашку и пошла вниз.
В коридоре стоял Дэвид. Сперва он только хихикнул, увидев меня, но когда подошел отец, они оба загнулись и заржали так, что я чуть не побежала вызывать врача.
Я налила себе еще кофе. Папа с Дэвидом остались в коридоре – видимо, их парализовало от смеха. Потом зашел дядя Рэй. Внимательно меня осмотрев, он удержался от комментариев и только понимающе заметил:
– Статья пятая, пункт четвертый?
Я кивнула и велела сестре собираться. Мама стояла в уголке и с довольным видом потягивала кофе. Дэвид с отцом наконец-то смогли разогнуться и притащились на кухню.
Брат обратился к маме:
– Ты была права. Это того стоило! – Потом протянул мне теннисную сумку: – Смотри не потеряй.
На выходе я развернулась и объявила:
– Вам всем давно пора заняться делом, шуты гороховые!
Рэй побежала за мной. Я резко остановилась и спросила:
– Скажи честно, у меня задница сильно торчит?
– А как надо? – осведомилась та.
Я завязала рубашку вокруг талии и села в машину.
Теннисная война
(Изабелл постигает азы тенниса)
В «Теннисный клуб Сан-Франциско» мы с Рэй вошли без всяких членских билетов: видимо, хрустящие белые юбки придавали нам клубный вид. Сверившись со схемой здания, которую дал Дэвид, мы поднялись на второй этаж. Здесь по всему периметру был пристроен чистый, обитый деревом балкон – с него можно было наблюдать за кортами внизу. Пространство между бетонными полами и деревянными балками создавало удивительное ощущение тишины и эха одновременно: упругие удары мячиков слышались всюду, а голоса, слова – то, за чем мы сюда приехали, – разобрать было невозможно.
Я показала Рэй фотографию Джека Питерса, и она тут же увидела его на среднем корте внизу. Мы спустились обратно, устроились на трибунах и якобы стали наблюдать за двумя женщинами среднего возраста в еще более неприличных нарядах, чем мой.
На самом деле мы следили за Джеком: он только что сделал медленную, но вполне точную подачу, а его соперник ответил слабым ударом слева.
– Кто второй? – спросила Рэй, указав на неважного теннисиста. Надо сказать, он был настоящий красавчик. И хотя все части его тела заслуживали внимания, я просто глаз не могла оторвать от загорелых ног в белых шортах. Мускулистые, длинные, изящные – почти женственные, но в пределах нормы. Их обладатель был темноволосый, светлокожий, с красивым лбом и выраженным римским носом.
– На что ты пялишься, Изабелл? – Рэй вывела меня из оцепенения.
– Ни на что. Кто выигрывает?
– Какая разница, если дело так плохо?
