рукой, ни ногой. Время суток называлось «днем» условно. Солнце не желало заходить, грело землю шоколадным светом. Не заметно, чтобы оно хоть чуть-чуть сдвинулось на небе. Зато в каюте почти темно, лишь невидяще светил обод вокруг потолка, позволяя видеть контуры предметов. Я спал, лежал, тупо жевал «паштет».
Отдохнув, снова принялся рыть землю. Следующим на очереди был один из диштов. Я долго не решался прикоснуться к нему. В конце концов схватил за лапы через вещмешок и, сжав зубы, оттащил к яме его длинное черное тело.
Четвертая яма — отдых; пятая, шестая — отдых… В корабль я больше не уходил: растягивался прямо рядом с могилами, на листве, смотрел, как плывут по желтоватому небу далекие облака, засыпал, просыпался…
Стащив с кучи трупов очередное тело, я увидел среди рук и ног мертвенное сияние странного лица. Ауаника. Я и забыл о них. Бедные девчонки! Погибли, спасая жизни нашим парням. Жалко их до ужаса. Положив одну у порога, я огляделся. Где-то тут должна быть еще одна. Решил найти ее сразу.
Вторую черноглазку придавливал животом усатый мужик. Я узнал в нем одного из футболистов, с кем мы играли на командной площадке станции. Отвалив его в сторону, я поднял ауанику на руки и отнес к подружке.
Горемычные! Не получилось из вас сестер милосердия. Два маленьких тельца лежали передо мной, вызывая мрачные мысли. Может, и не стоило им участвовать в войне? Слишком они «ювелирные» на вид. Как они лечили? Не было у них ни сумок с медикаментами и бинтами, ни сил, чтоб ворочать здоровые тела землян и диштов, а уж тем более истантов…
Я решил похоронить их в одной могиле. Отнес одну, взял на руки вторую. Легкая, будто ребенка несешь. Дойдя до ямы, почувствовал, как липнет к телу футболка. Что за черт… Опустив тело на землю, сморщился от резкого травянистого запаха. Футболка и джинсы темнели мокрым пятном. Дьявол! Ауаника обмочилась.
Упав рядом на колени, приложил ладонь к ее щеке. Прохладная. А какая должна быть? Какие они живые? Наклонившись, прислушался к дыханию. Ни звука. Тонкая красивая рука с длинными пальцами (пять штук! Черт, как у людей!), но пульс никак не прощупывался. Я даже не знал, есть ли у них сердце, какой уж там пульс. Что мне делать? Как узнать, жива или нет? Если жива — как помочь? От бессилия сводило скулы. Где вы, Борис Моисеич? Что там у нас насчет ауаники? Надо было не кино нам показывать, а учить первой медицинской помощи для инопланетян.
А вот вторая ауаника точно мертва. Тело — ледяное, лицо как маска. По таким же тонким пальцам расползлась сеть черных прожилок. Но все равно, пусть пока полежит, черт ее знает, мне еще людей хоронить, там посмотрим.
Я отнес обеих назад к кораблю. Постоял, подумал. И решил ту, которая обмочилась, положить в каюте.
Пульса я так и не нашел, дыхания не заметил, но ощущал, знал однозначно — жива. Грязный саван просто развертывался, — в трепете я оглядел ее гладкое тело лимонно-кремового цвета. Если я не последний идиот, то, учитывая схожесть их строения с нашим, это все-таки девушка. Видимых повреждений не замечалось. Собственно, на этом мой медицинский осмотр и завершится.
Душ еще испускал тоненькую струйку. Как мог, я выстирал ее одежду. Отодрал от полотна небольшой кусок ткани.
Влажные полосы собирались на ее коже в маленькие капельки. Очищенная от грязи, кожа становилась матовой. По-прежнему тело струилось прохладой. По крайней мере, это не походило на трупное окоченение ее подруги. Знать бы, как помочь! Что они за существа? Может быть, частичное внешнее сходство с людьми означало и одинаковое внутреннее строение?
Закончив обтирать, моя рука осторожно легла на ее грудь. Ни груди как таковой, даже там, где место соскам, — ничего, гладкая поверхность. Я чуть надавил на упругую кожу — и не мог поверить. Плоские широкие ребра огибали тело с двух сторон, но в середине не соединялись. С ума сойти. Ведь это же опасно! Никакой защиты…
Решив больше не изображать из себя доктора, прикрыл ее своей курткой. На безмятежном лице малышки не отражалось признаков жизни. Но это было спокойствие скорее сна, чем смерти.
Черные холмики тянулись траурной аллеей. Семнадцать человек, трое диштов, одна ауаника и истант. На неизвестной планете. В неизвестной галактике. Маленькая точка в бездне Вселенной. Могилы останутся безымянны. Никогда и никто не придет сюда, чтобы помянуть похороненных. Мне кажется, родственникам лучше даже не знать, где лежат их близкие. Уж лучше считать, что пропали без вести. Кладбище на краю мира — страшная вещь, выражение абсолютной, доведенной до предела разлуки: боль потери совмещается с кошмаром, когда измеряемость расстояния дарит надежду на последнюю встречу, а величина расстояния тут же надежду убивает.
Несколько дней мрачной тяжелой работы плохо сказались на мне. К содранным в кровь рукам стало невозможно прикоснуться. Спина разламывалась от боли. В голове постоянно крутилось, что в скором времени рядом с этими могилами забелеют останки еще одного страдальца.
А мне надо было держаться. Даже останься один, я должен теперь стоять до конца. Сколько еще подарков задолжала мне судьба? Я выжил на станции, я выжил в коллапсе пространства — единственный из всех людей, меня доставили на пригодную для жизни планету, — что еще? Пора опереться и на собственные силы. Тем более что сейчас я не один и как мог отвечал за жизнь еще одного живого существа.
За то время, что я хоронил погибших, никаких изменений в состоянии ауаники не произошло. По- прежнему неподвижность, по-прежнему отсутствие дыхания. Я смачивал ее рот водой, обтирал тело. Хотя воздух тут был теплый даже по ночам, ее я укутывал: плюнув на этику, вторую ауанику я похоронил без одежды, и теперь моя подопечная походила на кокон, обернутая саванами с ног до головы.
Мне было над чем задуматься. Я съел все, что оставалось из еды, оставив только маленький запас «паштета». Вода тоже могла закончиться с часу на час. Но ведь это не повод сдаваться! Наставала пора брать в руки лук и стрелы и идти пугать местную фауну. Правда, охотник из меня аховый. Да и, признаться, за все это время ни одна живая душа не пожелала познакомиться с новым соседом: ни птичка, ни зверь. Возможно, всех здешних жителей распутало падение корабля, но не настолько же!
Так что ситуация с фауной не внушала оптимизма. Так же, впрочем, как и с местной флорой. Гигантские деревья царили безраздельно и единолично. Ни кустика, ни травки. Сами деревья бугрились толстой извилистой корой, такой прочной, что я не мог отодрать ни кусочка. Громада стволов рвалась вверх. С вершины наверняка открывался хороший вид, но залезть не представлялось никакой возможности: ближайшие сучья начинались только в верхней части. Хоть бы тогда орехи на них росли, что ли! Должна быть от этих гигантов какая-нибудь польза! Мне многого не надо: пара орешков с такого великана — и я бы месяц не нервничал насчет еды. Но орешки вниз не падали.
Отдохнув после похорон, я решил отправиться в поход. Нужно найти хоть что-нибудь: еду, воду, местных обитателей, — а лучше все вместе. Оставаться около корабля и ждать грозило смертью в ближайшие дни. Пока имелись силы, надо постараться зайти как можно дальше. Встал вопрос: куда идти? Во все стороны простирался лес. Местность кое-где ныряла небольшими склонами, справа по направлению нашей посадки бугрился холм. Но я не мог поверить, что вся планета однообразна. Все равно где-то и земля другая, и рельеф должен меняться. При посадке я видел большие поверхности воды, не знаю, озера это или моря, но можно надеяться, что хоть там водится живность. Лучше всего идти вниз, по понижению рельефа — по такому пути идет вода, и это должно привести меня к какому-нибудь водоему. Вдобавок, если я пойду вдоль склона, это поможет мне не заблудиться: по крайней мере на первых порах он будет служить мне ориентиром.
Приходилось бросить ауанику одну, без сознания и беспомощную. Но другого выхода не было. Кто его знает, очнется ли она когда-нибудь… Но если очнется, то лучше, чтобы я к тому времени разыскал и еды и воды.
На столике рядом с кроватью я оставил одну из полторашек. Вторая бутылка и остатки «паштета» приютились в моем вещмешке.
Присев рядом с девчонкой на кровать, я долго не мог решиться встать. Слишком беззащитно она выглядела — куколка, завернутая в саван. Но нужно было идти. Приподняв падающие на лицо толстые колючие дреды, потрогал ладонью лоб. Все такой же прохладный.
