Вдруг я увидел что-то вдали. В дальней дымке пространства, наливающегося желтой мглой, показалось нечто. Только минут через десять-пятнадцать я смог уверенно сказать: там, впереди среди деревьев, появился просвет. Ноги сами прибавили ходу. Наконец-то!
Вне зависимости от того, что там есть, это — изменение, и значит — надежда.
А ненастье будто спешило вместе со мной. Стоило мне зашагать быстрее, как рванули с земли полосы содранной листвы. Сверху, кружа, посыпались черным снегом листья с веток. Лес будто взбеленился, сопровождая мой путь беснованием сумасшедшей старухи. Он не препятствовал мне, но словно кричал: «Идет! Идет! Смотрите, он идет!» Тучи надо мной месились кипящей темной кашей, раскрашенные акварелью от белого до чернильно-черного.
Просвет приближался. Я уже видел желтый свет пробивающегося сквозь деревья открытого пространства. Ближе, еще ближе…
Пространство открылось передо мной, но долина еще не кончилась. Обалдевший, я приближался к ее краю. Еще пять минут пути. Деревья расходились, исчезали, оставались позади, уходили кипящей массой влево и вправо. Ветер взметал вверх смерчи грязно-коричневой листвы, и они окружали меня со всех сторон. А впереди, в низине, срывающейся вниз крутым невысоким обрывом, раскинулось ярко-желтое бескрайнее ржаное поле.
Черные волны пробегали по его поверхности. Густые колосья прогибались под порывами ветра. Лес огибал огромную низину по бокам, виднелся на противоположном конце поля чуть заметной темной кромкой.
Я дошел до конца, ступил на край обрыва. Небо порвалось громом, обложившим все вокруг. Среди его отголосков нарастал далекий шум. Словно сплошь по всему небу вдруг кто-то зашуршал бумагой. Я не успел ничего сообразить — на лицо упали первые капли. Редкие — одна, вторая, — маленькие, они вели за собой армию. Наступая отдельными потоками, бесчисленное дождевое войско скоро достигло земли — и серебряная прозрачная сеть заполнило пространство. Несколько секунд — и я промок насквозь. Стеклянная стена сверкала янтарным светом солнца, прорывающимся сквозь черную мглу туч ярким лучом. И в этом прожекторе, светящем с небес, красовалась могучая темная башня, возвышающаяся в центре ржаного поля.
Вода! Тысячи литров воды! Черт его знает, может быть, это тот самый ливень, который случается здесь один раз в год. Я решил возвращаться назад, чтобы успеть собрать все, что успеет затечь в дыры, щели и вмятины корабля. Наверное, перед тем как отправиться в путешествие, стоило вырыть яму, предусмотреть заранее возможность дождя. Но мне и в голову не пришло.
Поле с башней осталось позади, тяжелый промокший вещмешок был набит колосьями под завязку, по голове барабанил дождь. Что ж, вода есть, голодная смерть в ближайшее время мне тоже не грозит. Этот раунд тоже остался за мной. Сплевывая шелуху и пленки, я на ходу грыз мягкое зерно. Не знаю, рожь это, пшеница или что-то совсем-совсем другое, но это съедобно. Черт, прямо хоть мельницу строй и хлеб пеки!
Но, думаю, мельниц тут и без меня должны были понастроить. Кто-то все же живет здесь. И теперь мне очень хотелось знать: кто? Что за люди? Что за существа? Известно ли им о приземлившемся корабле? Что они намереваются делать? И где скрывались до сих пор? Вопросов — море, но ни на один из них нет ответа. Ясно одно: надо искать этих хлебопашцев. Кто бы они ни были, но они разумны. Засеянное зерном поле — достаточный признак возможности контакта, а построенная посреди поля башня еще больше добавляла мне уверенности. Возделывание земли и строительство вполне подойдут для затравки разговора.
Эх, как же полегчало у меня на сердце! Страх провести годы в одиночестве делал жизнь не слишком привлекательной для пользования, что тут ни говори. Существовать, зная, что следующие десятки лет не ждет ничего, кроме разговоров с самим собой, кроме воспоминаний о прошлом, кроме постоянной тоски и умирающей надежды на спасение, — жить так — не слишком большое удовольствие.
И поэтому я торопился. Торопился вернуться к кораблю, собрать воды, посмотреть, как там ауаника, — и снова туда, к черным волнам ржаного поля, искать следы здешних обитателей.
Путь назад оказался в сто раз тяжелее. Дорога поднималась вверх, и, хотя уклон был небольшой, силы закончились быстро. Сказалось и то, что питание в последние дни никак не соответствовало понятию «полноценное». Сырой насквозь, злой, я с трудом переставлял отяжелевшие ноги. А дождь все лил и лил.
Корабль показался впереди темным холмом, плохо различимым в мутной пелене воды. Кроссовки устало чавкали по грязи. У меня осталось одно желание: побыстрее зайти внутрь, сбросить липнущую к телу одежду и отдохнуть от барабанящих по затылку струй. Стаскивая на ходу вещмешок, я завернул ко входу.
У входа в корабль стояла ауаника. Запрокинув голову, она ловила ртом дождь, и ее растопыренные ладошки проседали вниз под ударами тяжелых капель.
3
— Ты как?
— Я вспоминала: Эри, Ди, наша дорожка в лесу, особенно та ночь… Свет неба проникал до самых ног! Как легко мы шли!.. И я думала: доходила ли я до конца в ту ночь? Эри пела, словно мы не знали печалей… Никогда еще не было так хорошо. Я решила, что остаюсь и дослушаю ее песню.
— Э-э… Ну, это круто. — Я потер пальцем висок, соображая. — Ну а в целом ты хорошо себя чувствуешь?
— Да. — Она сморщилась, но я не понял, то ли это улыбка, то ли гримаса боли. — Мне хорошо. Только мне не надо бежать и кричать.
— Господи, да конечно, не надо! — немедленно согласился я. — Ни в коем случае! Даже не думай. Нет, бежать точно не нужно. Да тут и бежать-то некуда. А если покричать — так это я сам могу, ты скажи, если что…
Мы сидели на ступеньке корабля и наслаждались свежестью и тишиной, царившими после ливня. По крайней мере, я — точно наслаждался. Гораздо больше я был, конечно, рад видеть девчонку живой. Ауаника сидела рядом и внимательно разглядывала все вокруг своими чернющими глазами. Удивительно! Прямо рядом со мной — инопланетянка. Настоящая. У нее глаза сплошь черные, будто залитые чернилами, дырочки на щеках, черная грива на голове и хребте. Ощущение походило на то, какое испытываешь при виде экзотического животного: крокодила там или жирафа в зоопарке. Невероятная форма, странный цвет — но оно живое, двигается, дышит! А тут не только двигается, да еще разговаривает на нашем языке! Смешно дергает головой, выталкивая непривычные звуки из горла, сливает отдельные слова в одно целое, — но я понимаю ее, и от этого захватывает дух. Как если бы в том же зоопарке плавающий в мутной воде крокодил вдруг подплыл поближе и несмело заговорил с тобой: «Здравствуйте, я крокодил, давно хотел с вами познакомиться». Ауаника крокодила, конечно, не напоминала, но необычность ощущений от ее присутствия рядом превосходила крокодильские раз в сто.
— Здесь странно, — промолвила она. — Лес странный. И мало всего. Где остальные? Я никогда не видела такого пустого места.
— А кто тут? — не понял я. — Ну да, мы одни, никого больше нет… А остальные вон, — я показал на ряд могил, — никто не выжил. Только мы с тобой. Вот такие пироги…
— Как ты выжил?
— Повезло. — Я пожал плечами.
— Люди не могли выжить, — промолвила она, — я тоже думала, что пора уходить. Наши помощники ушли. — Она печально поглядела на холмики. — И Пэта ушла… — Я понял, что она говорит про вторую ауанику. — Но я другое думала. Тут, — она взмахнула руками, — мало всего. Мало желающих быть здесь. Странное место.
Черт ее знает, что она имела в виду. Подозреваю, она действительно думает «другое». Истанты, конечно, молодцы, — научили нас говорить на одном языке. Но вот понимать друг друга — это совсем