расставанием, так больно! Я решила уйти. Зачем я придумала себе такое? Зачем? Как глубоко я погрузилась в мечту! Что я хотела найти? Я не хочу больше, мне было так больно… — Она скривила лицо. — А потом я увидела, ты заботишься обо мне. Словно новый день рассеял мрак! Я вспомнила песню Эри и поняла, теперь смогу спеть так же. Впереди много нового — я хочу узнать дальше. — Ее черные глаза сияли бездонной тьмой. Я впервые почувствовал, что это именно глаза — глаза живого существа. Раньше их вид отталкивал, они ощущались скорее как очки, скрывающие истинный взгляд. Трудно было воспринять их. Но теперь я почувствовал за ними душу.
— Ты видела, что я о тебе забочусь? — удивился я.
— Да, это остановило мой уход.
— Я даже не знал, как тебе помочь… Почему же ты молчала?
— Как я могла говорить? Я почти ушла…
— Э-э… Ну ладно, замнем для ясности…
Ничего, думаю, через пару лет, если нам суждено остаться здесь, мы будем понимать друг друга немного лучше. Еще лет через пять можно будет общаться совсем без напряга. А там, глядишь, первый межгалактический брак, детишки пойдут — глазастенькие… Уф! Что за хрень в голову лезет!
Желтое поле шумело черными волнами, разбивающимися об утес башни. Мне казалось, что здесь существовала своя зона, своя погода. Если в лесу царило безмолвие и мертвенное спокойствие, то вокруг поля атмосфера клубилась и гудела. Мы с Ари только-только разглядели просвет среди деревьев — а ветер уже проснулся, зашевелился, заворочался. По мере нашего приближения к концу долины нарастало напряжение в воздухе. И хотя в этот раз небо не давило низкими тучами и грозы не ожидалось, гнетущее волнение ощущалось не менее явственно, чем в прошлый раз.
Поднятые в воздух листья ветер приклеивал к ногам, кидал в лицо, заставляя уворачиваться. Ари оглядывалась по сторонам, удивленная сменой погоды.
— Это еще что! — громко сказал я ей, стараясь перекричать шум ветра. — В прошлый раз даже круче было!
Когда мы вышли к полю и встали на край обрыва, кипение природы, казалось, достигло максимума. Стелющаяся по ветру рожь казалась грозовым морем: беснование и хаос, шум и кипение. Низина была центром циклона.
— Что скажешь? — крикнул я Ари. — Как тебе такое зрелище?
Ее саван трепетал на ветру. Рядом с гудящими деревьями-великанами она казалась маленькой и беззащитной — крохотное создание в бушующем сумраке. Повернулась на мой голос. Я увидел огромные глаза, созвучные беснующемуся шторму, — бездна без конца и края.
— Дьявол хранит здесь гниющую плоть, — глухо проговорила она, с трудом вырывая звуки из горла — она произнесла это по-русски.
— Что? Что ты сказала?!
— Исгенчиль нашел здесь из-мертвых-нутро. — Голос стал ровным. Ничего хорошего ее слова не предвещали ни так, ни этак.
— Ты что-то чувствуешь? — крикнул я. — Что? Здесь опасно?
— Тут плохо. Не опасно, — негромко сказала она. — Это плохое место. Здесь тяжело.
— Ладно, идем тогда по лесу. Надо найти дороги, по ним мы выйдем к местным. Идем!
— Здесь нет дорог, Гри-и-ша…
— Как это нет дорог? Раз поле есть, значит, и дороги есть! Должны же люди, ну или кто там, сюда приходить? И техника как добирается? Комбайны, молотилки… Да хрен его знает! Но что-то тут должно быть! Видно ведь, что это искусственная посадка, сама рожь так бы не выросла. И башня в придачу! Идем! Другого выхода у нас нет!
Я взял ее за руку и повел прочь от обрыва. Когда поле скрылось из виду и только просвет между деревьев обозначал его расположение, мы повернули налево и двинулись параллельно краю низины. На таком расстоянии беснование погоды ощущалось не так сильно. Сверху сыпалась листва, ковер под ногами чуть вздрагивал.
Идти было тяжелее, чем по долине: местность ныряла оврагами, пучилась холмами. Но я не особо расстраивался. В конце концов, мы могли оказаться и в горах, — вот тогда бы нам крупно не повезло и, боюсь, у нас бы не было никаких шансов. Так что я не унывал. Правда, ауаника очень скоро устала, мы сделали привал. Приютившись под склоном в корнях одного из деревьев, устроили перекус.
— Слушай, Ари, — спросил я ее, жуя зерна, — что ты хотела сказать: «дьявол хранит плоть»? Что это значит? Признаться, звучит довольно жутко.
Она тоже колупала колосья, сдирая шелуху.
— Больное место, страшное, — сказала она. — Лес мертвый, никого нет, размытые сущности, безликие, прозрачные… Здесь, у поля, будто бес южного моря за
колодил болотный студень… Я не люблю такое… Это тяжелое желание…
Я жевал зерно, обдумывая ее слова, но не мог отыскать в них ничего вразумительного. Размытые сущности, студень… Если выяснять значение каждого слова, никакого времени не хватит.
— Черт, признаться, я совсем тебя не понимаю, — вздохнул я. — Похоже, истанты не слишком хорошо меня научили вашему языку…
— Я говорю, как есть. Но я не знаю, как сказать понятнее. Ты не знаешь очень многого, что знаю я. Как мне сказать?
— А кто такой Испентчиль? — спросил я.
— Исгенчиль, — поправила ауаника. — Бес южного моря. Много ауаника погибло там. Плохое море. Он выбрал страшную жизнь. Не знаю, зачем я знаю его? Что мне в его страхах и боли? Я думала, мой путь — дорожка в светлом лесу с друзьями лунной ночью… М-м! Если бы ты знал, как это хорошо! Мы шли, а То и Лэм говорят: «Хей, искристая! Ты так свободна ночью, и наши алунги поют! Ты слышишь?» М-м! Тебе не понять!..
Уж куда мне…
— Но сейчас я думаю, — продолжала Ари, — зачем мне боль? Что я нашла в своих мечтах? Я думала возвращать беспокоящихся в жизнь, я не хотела переносить такую муку. — Она вдруг зажмурилась. — Мне было так больно, так больно! И души рвались в сияние неба, и кричала Пэта, и поющий жил последней песней… Я не хочу…
С испугом я глядел на нее. Господи, что мне делать? Всегда боялся девчоночьих слез. Ари, правда, не плакала, но, может, они и не умеют? Я подполз к ней на коленках, прикоснулся к руке.
— Не переживай, что ты, — пробормотал я. — Все наладится. И по дорожке по своей ты еще погуляешь, и с друзьями увидишься. Правда! Мы выберемся отсюда, я обещаю. Все устроится!
4
Чертовых дорог и вправду не оказалось. Ни одной. Ни дорог, ни тропинок, никаких признаков живых существ. Лес тянулся вокруг поля, не собираясь заканчиваться или меняться. Чем дальше мы шли, тем мрачнее я становился. Надежда умерла и не оставила после себя ни завещания, ни наследства. Два раза мы останавливались на длительные стоянки, чтобы выспаться, а сколько раз отдыхали по пути — и не вспомнить. Я потерял ориентир места, где мы вышли к полю по долине. Похоже, мы уже обошли намного больше половины периметра. И ничего! Ни малейших признаков жизни!
Я не ждал больше чудес, просто шел вперед, тупо намереваясь дойти до конца и снова выйти к месту, откуда начали. Ари тоже не выглядела счастливой. Но ее самочувствие постепенно улучшалось, и она радовалась хотя бы возвращению здоровья. Мне же радоваться было нечему.
Похоже, поле выросло здесь само по себе. Что ж, не фиг мечтать! Кто вообще мне сказал, что это рожь? Да я ржи от пшеницы не отличу, что я понимаю! Скорее всего, это обычная местная трава, обычное дикое поле. Ну да, трава похожа на наш земной хлеб, но не более того. Выросло все само по себе.
Оставалась только башня. В искусственность ее происхождения я еще верил, хотя уже не на сто процентов. Во-первых, к ней не вело никаких дорог. И это значит, что даже если она построена кем-то, то
