За гречневую кашу Семка Бугай пошел бы и на слона.
Это единоборство превратилось в потрясающее зрелище, на которое сбежались все полицаи и эсэсовцы. Поскольку невиданная до тех пор борьба немного затянулась, полюбоваться его пригласили и господ офицеров. Сначала Семка попал было в критическое положение. Дерзкая корова, захватив инициативу, повела такие стремительные атаки на Семку, что тот, несмотря на свой вес и неуклюжесть, летал по двору, как очумелый. Еще одна удачная атака, и Семка был притиснут рогами к штабелю дров, да так притиснут, что глаза у него полезли на лоб. Он уже, к величайшему своему посрамлению, кричал «спасите!». У некоторых зрителей от этого зрелища испарился весь хмель в голове, и они перестали смеяться, встревоженные судьбой своего боевого соратника. Но тут Семка как-то изловчился, схватил свою соперницу за рога и так крутнул, что шея незадачливой спортсменки хряснула и корова грузно шлепнулась оземь. А Семка Бугай, вытирая рукавом вспотевший лоб, уже задрал голову и оглушал весь двор своим неизменным:
— Гы-гы-гы!
К нему бежал взволнованный завхоз:
— Что ты наделал, идиот? Ты, душегуб, загубил корову самого господина начальника полиции! Разве так нужно бороться, чтобы свернуть голову?
— Гы-гы-гы! А она хотела из меня кишки выпустить.
— Собакам бы твои кишки, осиновая голова.
— Давай поборемся, тогда увидим, кто собака! — неожиданно насупился Семка и начал наступать на завхоза, осмелившегося поносить его артистические способности.
Под оглушительный хохот зрителей заведующий хозяйственной частью предпочел ретироваться.
И вот такой артист бесславно погиб or ножа обыкновенного паренька.
— Так что разрешите итти, господин комендант?
— Идите.
Вейс собирался еще что-то сказать или спросить, но махнул рукой, подумав: «Еще успеем разобраться».
И помимо начальника полиции хватало забот. Отослал в Минск рапорт обо всех последних событиях. Просил срочной помощи, присылки ремонтных поездов, техников. Умолял перебросить сюда надежные воинские части.
Вызвал потом Бруно Шмульке.
— Вы давно знаете Клопикова?
— Ореста Адамовича? Давно. С тех пор, как я начал здесь работать.
— И что вы можете сказать о нем?
— Мне трудно что-нибудь сказать о нем, он не совсем приятный человек, хоть и был моим квартирантом. Он, неблагоразумный, шел на риск. Выступал против власти.
— Советской?
— Да.
— Значит, по-вашему, каждый, кто выступает против советской власти — неблагоразумный человек? Так я вас понял? — нахмурился Вейс.
— Нет, вы не так меня поняли. При советской власти он хотел стать крупным коммерсантом. Это невозможно. Это может сделать только глупый человек, рискуя своей работой, своим делом, своим будущим.
— А-а… это другое дело! Как он, однако, относился к советской власти?
— Я не ошибусь, если скажу, что очень враждебно. Но что он мог сделать? Сидел на советском складе и собирал утиль, всякую рвань. Сидел и ворчал.
— Активно не выступал против власти?
— Нет. Только в беседах со мной клял и хулил советскую власть.
— Та-а-ак! — промычал Вейс. — Плохо вы знаете людей… Никудышный вы немец!
— Вам виднее, господин начальник… — совершенно растерявшись, произнес Шмульке, ожидая новых грозных расспросов. Но комендант неожиданно перешел на совсем другую тему:
— А что вы скажете, если я вас назначу, герр Шмульке, временным шефом депо. Как вы посмотрите на это?
— Как я смотрю? — растерянно спросил Шмульке. — Я просто не в состоянии руководить таким сложным делом. Меня даже не будут слушаться рабочие.
— А русского инженера слушали?
— Это голова, господин комендант, большая голова!
— Он недавно арестован. Инженер сигналил русским во время налета.
— Простите, этого я не знал, господин комендант… — в замешательстве пробормотал Шмульке.
— А как вы думаете, мог он подавать сигналы?
— Боже мой, откуда я могу знать, мог он или не мог. Я не живу с ним вместе, не знаю, что он делает, когда бывает дома… Но позвольте спросить у вас, когда он подавал сигналы?
— Во время налета, уважаемый Шмульке.
— Вот хитрая голова, ну и голова, скажу я вам! Так ловко придумать: сидеть вместе с нами и сигналить.
— Я что-то не понимаю вас, Шмульке, где это он сидел вместе с вами?
— Ну как же! В бомбоубежище. Сидел до самого утра, да еще в самом начале налета спас господина генерала.
— Вы сегодня случайно не хватили добрый стакан шнапса?
— Что вы, господин комендант? Я никогда не пью водки. Я изредка, по праздникам, разрешаю себе бутылку пива. У меня жена, у меня, извините, господин начальник, дети… Боже мой… если бы я был пьяницей…
— И вы могли бы под присягой сказать, что в ночь налета сидели вместе с инженером в бомбоубежище?
— Конечно, могу. Но зачем присягать, если это видели многие рабочие. Наконец, можно просто спросить генерала. Я его даже видел сегодня. Господин генерал-доктор…
— Доктор?
— Да…
— Гм… Чудесно, чу-у-десно, скажу я вам, уважаемый Шмульке! Можете итти.
Шмульке не знал, как лучше повернуться, чтобы не показать спину высокому начальству, и бочком, бочком, беззвучно пятился к двери.
Вейс с злорадной улыбкой потирал руки: еще раз засыпался этот молокосос и выскочка Кох! За какое дело этот осел ни возьмется, всегда натворит столько глупостей, что потом месяцами приходится все вновь налаживать и поправлять.
Еще один козырь в руках Вейса против этого самоуверенного выскочки.
Комендант поехал в городской госпиталь, где временно помещался генерал, чуть ли не в единственном числе уцелевший от всего эшелона, попавшего под бомбежку. Там Вейс и узнал во всех подробностях ночные приключения медицинского генерала и все, что его особенно интересовало: о роли инженера Заслонова в спасении генерала.
13
В штабе Мирона Ивановича радовались и горевали. Радовались полученной из Москвы радиограмме, в которой передавалась благодарность командующего фронтом партизанам батьки Мирона и железнодорожникам депо дяди Кости за удачно проведенную операцию. Подтверждалось получение сведений о диверсиях за текущий месяц. В радиограмме из ЦК партии большевиков Белоруссии на имя дяди Кости рекомендовалось расширить опыт его группы на другие железные дороги. Предупреждали о повышении бдительности, запрашивали о разных нуждах, о настроениях населения, о фашистских
