бедлам!
— Как тебе не стыдно, — перебила Клава Ивановна, — мы что, посторонние! Слава богу, свои, не первый день.
Когда зашли в комнату, Клава Ивановна удивилась, какой здесь порядок и все блестит, только халат и грация, брошенные на спинку кресла, немножко портили впечатление. Но, с другой стороны, сказала Дина Варгафтик, по этим вещам можно судить, какая чистоплотная женщина и аккуратистка хозяйка дома.
— Ляля, — сделала пальцем мадам Малая, — я начинаю думать, ты большая гордячка: на такую комнату говорить, что здесь бедлам!
— Ах, Клава Ивановна, — запротестовала Ляля, — посмотрите на этот паркет: он черный, как земля, надо полгода скрести.
— Ладно, — махнула рукой мадам Малая, — давай ставь на стол чай, пирог, вишневку: гости хотят культурно отдохнуть.
Иона Овсеич сел в кресло: пару раз покачался из стороны в сторону и похвалил пружины, так было мягко со всех сторон. Дина устроилась на диване и тоже похвалила пружины, от которых даже не слышно скрипа.
— Товарищи, — сказала Орлова, — я очень извиняюсь, но мне надо уходить.
— Перестань, — возмутилась Клава Ивановна, — а то гости будут подозревать, что ты перебралась откуда-то с Молдаванки или Бугаевки. Где твой примус?
Примус стоял в тамбуре, между внутренней и наружной дверью, над ним была прибита полочка для соли, перца, чая и лаврового листа. Клава Ивановна взяла примус, сама разожгла, и через минуту он загудел, как ацетиленовая горелка у хорошего мастера.
— Сразу видно, — сказал Иона Овсеич, — что примус имеет настоящий уход.
Ляля объяснила, что головка почти новая, она достала у знакомого примусника, и напрасно ее хвалят. Иона Овсеич ответил, что самокритика — это хорошо, но скромность тоже должна знать свою меру.
Клава Ивановна поставила на стол чайник и сделал Ляле замечание насчет перца, лаврового листа и коробочки с чаем; надо держать их в другом месте — от примуса, когда он гаснет, идет сильный чад.
Нарезая пирог, Ляля оглянулась на дверь и опять повторила, что обещала быть в одном месте, люди из-за нее даром будут терять время. Клава Ивановна двумя руками взяла ее за талию, усадила на диван и велела забыть все на свете, кроме своих гостей.
Зашел разговор, кто как проводит время вечером, после работы.
— Я полагаю, — сказал Иона Овсеич, — дадим первое слово хозяйке дома.
Ляля, вместо того, чтобы сразу приступить, вдруг встала, подошла к двери, открыла, как будто хотела проверить или выйти, Клава Ивановна уже поднялась за ней, но звякнул английский замок, Ляля взяла на предохранитель и вернулась на место.
Дина Варгафтик засмеялась: можно подумать, Орлова ждет Соловья-разбойника или Соньку Золотую Ручку. Нет, объяснила Ляля, она никого не ждет, просто у человека, когда он живет один, есть привычка проверять двери перед тем, как ложиться.
— Подожди, — напомнила Клава Ивановна, — тебе еще не время ложиться: в доме гости.
— Да, — покраснела Ляля, — но обычно, если дома нет другой работы, в это время я ложусь спать.
— Ляля, — удивилась Дина Варгафтик, — но я своими глазами сама видела, как у тебя часто горит свет после двенадцати.
— Это ее личное дело, — заступился Иона Овсеич, — когда она выключает свет. Есть люди, которые боятся спать в темноте.
Да, призналась Ляля, она еще с детства боится темноты, ее покойная мама тоже боялась.
— Я не знаю, чего тебе бояться, — пожала плечами Дина, — ты же не каждый вечер сидишь одна.
У Ляли задрожала рука, дзенькнула ложечка в стакане, и в это время снаружи вставили ключ в замок. Слышно было, как пробуют повернуть ключ, но предохранитель не давал, тогда постучали два раза по два. Ляля хотела встать, ноги сделались совсем ватные, Клава Ивановна велела ей оставаться на месте, и сама пошла открывать дверь.
Человек, когда увидел перед собой Клаву Ивановну, машинально заглянул в комнату и сразу извинился: он ошибся этажом. Ляля сидела белая как полотно, ни разу не обернулась, а мадам Малая приглашала человека в комнату, потому что неудобно объясняться через порог. Человек вежливо отказывался, она взяла его за рукав и сделала Орловой выговор, что та нехорошо принимает гостя: здесь не детский сад и не надо играть в кошки-мышки. Человек пытался вырвать руку, но Клава Ивановна держала крепко и шелковым голосом спрашивала, как жена, как дети, наверно, ждут папочку, а папочке, старому кобелю, захотелось пощипать травку.
— Прекратите! — закричал человек. — Я вызову милицию!
— Он вызовет милицию! — засмеялась Дина Варгафтик. — Это мы вызовем милицию.
— Гражданин! — Иона Овсеич быстро, по-военному, подошел к двери. — Не надо лишних слов: вам предлагают зайти — зайдите.
Человек улыбнулся, покачал головой, вроде получается глупое недоразумение, и вошел.
— Ваша фамилия? Место работы?
Человек опять улыбнулся, как будто может отвечать или не отвечать по собственному желанию, и Дегтярь громко, чтобы все слышали, объяснил:
— Мы не просим — мы требуем!
Человек внимательно посмотрел, задумался, и вдруг, хотя никто не ждал, такой он был приличный на вид, выразился последними словами. Клава Ивановна механически отпустила руку, он крикнул Ляле грубость, как будто уличной женщине, повернулся спиной к людям и хлопнул дверью. Дина выскочила вслед и с лестничной площадки позвала:
— Супняра, вернись: бардак открыт!
— Ну, Орлова, — сказала Клава Ивановна, — теперь ты не будешь отрицать!
Ляля держалась обеими руками за голову, икала и вздрагивала, Клава Ивановна поднесла ей стакан с водой, она протянула руку, как будто хочет взять, и ударила кулаком по стакану снизу. Вода плеснула мадам Малой прямо в лицо, Ляля захохотала, как ненормальная, и крикнула, пусть все убираются к чертовой матери из ее квартиры. Иона Овсеич спокойно и очень вежливо ответил: как двор выхлопотал для нее эту комнату, так может забрать назад. Ляля скомкала угол скатерти, потянула на себя, чашки с блюдцами упали на пол, три или четыре разбились, еще раз послала всех к чертовой матери и выскочила на лестницу. Клава Ивановна испугалась, что она бросится через перила, вниз головой, и хотела побежать вслед, но Иона Овсеич успел остановить ее: эта проститутка слишком любит себя, чтобы от стыда бросаться вниз головой!
Он был прав: Ляля просто убежала на улицу, и следовало ожидать, что она вернется через час-два, когда пройдет охота строить истерику.
В этот вечер Ляля не пришла ночевать домой. Радио уже сыграло «Интернационал», и Москва закончила передачи, Клава Ивановна с Диной оставили свое наблюдательное место возле окна. Один раз, еще до двенадцати, наведался Дегтярь и предупредил, что нет никакого резона ждать: раньше или позже человек сам вернется домой — не волк, в лес не убежит. Клава Ивановна тоже хорошо понимала, но на душе у нее была такая тяжесть, что она готова была мчаться на край света, только бы увидеть в живых эту Орлову и всыпать, как полагается, за грязные фокусы и нервотрепку, которые она устроила людям.
Утром, когда радио опять сыграло «Интернационал» и Москва объявила, что начинает свои передачи, мадам Малая прополоскала рот водой, после ночи всегда чувствовалась на языке сильная горечь, набросила халат и побежала через двор, шлепая галошами, как резиновой мухобойкой, по гранитным плитам. Сперва она прислонилась к двери, прислушиваясь, нет ли звуков, и дала себе слово, что уйдет немедленно, чуть появится первый шорох: значит, Ляля дома и можно потерпеть.
Прошло уже, наверное, четверть часа, каждый раз Клава Ивановна назначала себе дополнительную минуту, но звуков от живого человека, когда он двигается по комнате или просто поворачивается на диване, не было. Тогда она постучала кулаком, тихо, чтобы человек со сна не испугался. Никто не отвечал, Клава Ивановна ударила сильнее, подождала и простучала пальцами два раза по два, вроде опять пришел
