рассердилась: нашел время умничать!
С моря, со стороны Люстдорфа, за которым Днестровский лиман и Румыния, послышался гул. Мадам Малая остановилась и приложила ладонь к уху. Гул заметно усиливался и приближался.
— Мадам Малая, — прошептала Дина, — это наши или не наши?
Степа сказал: наши, гидропланы, по звуку слышно. Через полминуты Иона подтвердил: да, наши, гидропланы или кукурузники — сильно медленно летят.
Прожекторы, которые до этого искали только над портом, метнулись в сторону Люстдорфа. Мадам Малая сказала, в Люстдорфе живут немцы, и стала опять прислушиваться. Два прожектора сошлись своими вершинами и, чуть-чуть покачиваясь, ползли к городу.
— Малая, — сказал Чеперуха, — мне это не нравится.
Иона только успел закончить, как ударили зенитки, прожекторы нашли место в небе, где разорвались снаряды, и высветили штук десять-двенадцать белых облачков. Потом, один за другим, зенитки дали еще пять выстрелов, прожекторы сразу нашли новые облачка, которые были все рядом.
— Молодцы, — похвалила мадам Малая. — Хорошая кучность.
Наутро в городе все говорили, что между Люстдорфом и Аккаржей ночью подбили два немецких самолета. В газетах сообщения не было, но многие сами слышали по радио и разговаривали с людьми, которые видели собственными глазами.
После обеда Степе Хомицкому принесли повестку из военкомата. Надо было расписаться в получении и вернуть корешок, но Степа отказался наотрез: указывалось, что срок явки двенадцать часов дня, а было уже три, четверть четвертого. В райвоенкомате Степа хотел объяснить, почему он опоздал, но никто не спрашивал, а дали сразу штук тридцать повесток и приказали разнести по адресам. Были повестки Гранику, Чеперухе, Грише Варгафтику и доктору Ланде.
Мужчины еще не вернулись с работы, Степа вручал повестки женам и велел расписаться за мужей. У Сони Граник так тряслись руки, что она, по ошибке, написала свое имя, вместо мужа, а про фамилию вообще забыла. Степа сказал, она даром волнуется: Ефима пошлют в тыловые части на переобучение, а это полгода, не меньше, война за это время успеет три раза кончиться.
Вечером, уже зашло солнце, принесли повестку Дегтярю. Полина Исаевна еще днем выехала к мужу, чтобы отдохнуть немного на свежем деревенском воздухе. Клава Ивановна взяла повестку под свою ответственность и побежала в Сталинский райком, откуда могли иметь прямую связь с Дегтярем. В райкоме прочитали повестку и сказали, что вызывать товарища Дегтяря с очень ответственной кампании по заготовке овощей преждевременно: завтра они сами будут говорить с военкоматским начальством.
На следующий день, учитывая первоочередную важность заготовки сельхозпродуктов, военкомат согласился дать отсрочку до первого июля, однако через три дня на имя Дегтяря прислали новую повестку, и в этот раз Иону Овсеича немедленно вызвали телефонограммой.
Во дворе Иона Овсеич успел еще застать всех, кроме доктора Ланды. Хомицкий, Граник, Чеперуха и Гриша Варгафтик, хотя они получили повестки четыре дня назад, каждое утро приходили с вещмешками в военкомат, часов до двенадцати их держали в коридоре, потом делали перекличку и разрешали отлучиться домой на обед, а вечером откладывали явку на следующий день.
Мадам Малая с женщинами и детьми рыли в Александровских садиках щели, чтобы можно было надежно укрыться от пулеметного обстрела с воздуха и осколков авиабомб, если в город прорвутся германские самолеты. Мужчины, прежде чем зайти домой, наведывались в садики, женщины с детьми бежали навстречу, оставляя в ямах свои лопаты и кирки. Мадам Малая возмущалась, требовала совести и называла эти действия своим именем: саботаж.
У товарища Дегтяря была повестка на семнадцать ноль-ноль, по дороге в военкомат он завернул в садики, чтобы повидаться с людьми. Сделав рукой общий привет, Иона Овсеич взял у Клавы Ивановны лопату и показал на примере, как нужно правильно держать, нажимать ногой и подымать пласт.
— Вот разница, — громко сказала Клава Ивановна. — Когда наши мужчины приходят, женщины скорее бегут домой. Когда Дегтярь приходит, все наоборот. Завтра заведем порядок по-новому.
Со своим планом на завтра мадам Малая чуть-чуть опоздала: в девять часов вечера, когда никто уже не мог ждать, Иона Чеперуха прибежал на минуту, чтобы предупредить насчет отправки. Точно не было известно, но, скорее всего, поезд пойдет с Товарной — пусть быстрее садятся на двенадцатый номер трамвая и поищут за Январским заводом. В крайнем случае, у второй Заставы.
Клава Ивановна поехала вместе с Диной, Тосей и Олей. Соня сказала, что она покормит ребенка и догонит их следующим трамваем. Клава Ивановна была против: можно пропустить одно кормление, от этого не умирают, а Соня сама не найдет поезда. Нет, держалась за свое Соня, сначала надо покормить ребенка.
Получилось, как предупреждала Клава Ивановна: Соня всю ночь ходила по путям, дошла до первой Заставы и повернула обратно. Возле Январского завода она остановилась, чтобы немножко отдохнуть и растереть ноги, но вместо этого вдруг схватила себя за волосы, сильно дернула, как будто хотела вырвать, и ударилась затылком о стену. Со стороны Одессы-Малой катил паровоз, один, без вагонов, машинист смотрел вперед, послышался рожок стрелочника, паровоз на секунду остановился и дал задний ход. Соня опять ударилась затылком, обеими руками зажала рот и так, не отнимая, пошла к Алексеевскому базару, где двенадцатый трамвай делает кольцо и возвращается в город.
Дома с ребенком сидела мадам Малая. Ося побежал за хлебом, Хилька сушила над примусом пеленки, потому что все до одной были мокрые.
— Ну, — спросила Клава Ивановна, — видела?
Соня покачала головой, Клава Ивановна сказала, они тоже не видели и никто не видел: поезд ждал не на Товарной, а в другом конце города — на Сортировочной.
Днем из парикмахерской на Тираспольской площади Зюнчик принес новость, от которой волосы могли встать дыбом: Юдка-Ненормальный, самый любимый сумасшедший в городе, — шпион. Одни говорили, что он работал на японцев, другие — на немцев, многие помнили его с двадцать шестого года, когда он был еще Юдка-Ди-вертисмент, и все поражались: пятнадцать лет человек каждый день торчал перед глазами, пятнадцать лет его любили, как родного, и на тебе — шпион!
— Товарищи, — сказал Иона Овсеич, — если кому-нибудь еще нужен был пример, что такое благодушие и беспечность, мы его получили с лихвой.
В военкомате с Дегтярем складывалась такая же картина, как раньше с Хомицким, Граником и Чеперухой: отправку переносили со дня на день. Тося и Оля делали из этого свой вывод: если военкомат может позволить себе такую отсрочку, значит, положение позволяет — в конце концов, проще всего дать человеку гимнастерку, сапоги и посадить в поезд. Иосиф Котляр один раз не выдержал и сказал: «Девочки, вы знаете, что такое бардак?» — Аня тут же дала ему хорошо по губам и назвала старым идиотом.
Каждое утро радио передавало сводку Совинформбюро: немцы несут огромные потери, особенно в авиации, танках и живой силе.
Женщины задавали товарищу Дегтярю один и тот же вопрос, вернее, два вопроса: когда наши перейдут в наступление, и закончится война до осени или может затянуться на весь сентябрь? По первому вопросу Иона Овсеич прямо отвечал, что если бы в мире нашлось командование, которое заранее оглашает сроки контрнаступления, то, надо думать, от этого командования и его армии остался бы один мыльный пузырь. Что же касается второго вопроса, то есть удастся ли покончить с Гитлером в течение лета, здесь многое зависит от того, как поведут себя народы в оккупированной Европе и в самой Германии.
Мадам Малая лично не сомневалась, что народы Европы и рабочий класс Германии, хотя компартия в глубоком подполье, а товарищ Тельман в тюрьме, еще неделя, еще месяц — скажут свое веское слово. Соня Граник говорила, дай бог, и обязательно спрашивала, почему рабочий класс Германии до сих пор не скинул Гитлера.
— Соня, — качала головой мадам Малая, — только что я тебе объясняла: Эрнст Тельман в тюрьме, а другого такого Тельмана на сегодня в Германии нет. Значит, надо сначала освободить Тельмана.
Да, соглашалась Соня, надо сначала освободить Тельмана, но кто же будет освобождать, если все немцы — фашисты? Оля Чеперуха признавалась, она тоже считает, что все немцы — фашисты, Клава Ивановна всплескивала руками и удивлялась, что эти две дуры — ее соседи и живут с ней в одном дворе.
Бои происходили в районах, которые лишь год назад вошли в состав СССР, и Красная Армия, чтобы
