необходимые распоряжения.
Преображенский размышлял примерно так. Хохлов, как бы ни сложилась обстановка и погода, приведет к назначенным целям, точно отбомбит. Второе звено возглавляет Борзов, к которому 'мессершмитты' сзади подходить побаиваются: экипаж стреляет снайперски. А в том, что лететь придется, как и раньше, без сопровождения и наверняка предстоит бой с 'мессершмиттами', командир полка не сомневался. И не сомневался, что бой будет тяжелым, как в свое время над переправами через Западную Двину.
Но в последний момент эта продуманная в деталях организация оказалась поломанной. Позвонило начальство и потребовало отчет о полетах на Берлин. Преображенский спросил, нельзя ли повременить. На другом конце провода настаивали — необходимо срочно: берлинская операция, участники которой удостоились благодарности И. В. Сталина, оказалась в центре внимания.
На готовых к выруливанию самолетах уже запустили моторы. Преображенский направился к бомбардировщику Федорова. Вначале полковник не собирался забирать с собой штурмана, хотел лишь узнать у него, где находятся материалы. Но за гулом двигателей не мог расслышать ответ штурмана, показал ему жестом, чтобы спускался на землю. Вместо Хохлова к Федорову послали штурмана Астафьева, что лишило капитана равновесия. Не имея такого опыта, как Плоткин, Гречишников, Победкин или Борзов, он усомнился в том, что сможет в качестве ведущего выполнить задание. И он попросил — не приказал, а именно попросил — Борзова возглавить группу.
— А я, Иван Иванович, займу место правого ведомого в вашем звене, объяснил свое предложение капитан Федоров.
Такие перетасовки не могут содействовать успеху. Борзов это понимал. С другой стороны, Иван Иванович все равно должен был лететь. Всегда, когда требовалось повести в пекло, выбор падал на него. С ним полетели стрелок-радист Иван Беляев и штурман Астафьев, заменивший оставшегося на земле Хохлова. С Беляевым Бор-зов успел слетаться, стрелок понимал командира с полуслова. А вот с Астафьевым летел впервые, хотя и знал его давно.
Сообщение разведки оказалось точным: еще издали Борзов увидел, что станция Тосно забита войсками и техникой. Борзов приказал ведомым быть предельно внимательными, смотреть за ним и вместе с ним нанести удар по намеченным объектам. С высоты около трех тысяч метров на составы полетела первая серия бомб. Внизу запылал железнодорожный состав: от горящих цистерн высоко поднимался шлейф черного дыма. 'Хорошо', — подумал Борзов. Оторвав взгляд с земли, летчик впереди по курсу увидел большую группу 'мессершмиттов', сообщил об этом ведомым и приказал Астафьеву и Беляеву смотреть в оба.
Меткие очереди штурманов и стрелков-радистов несколько охладили пыл фашистов. Шестерка краснозвездных самолетов продолжала полет — теперь уже к Киришам.
До цели оставалось лишь несколько километров, когда 'мессершмитты' атаковали со стороны солнца. Борзов радировал ведомым: 'Не отрываться, огонь вести организованно и прицельно, защищая друг друга'. Но ведомые не отвечали. Беляев сбил одного фашиста — 'мессершмитт' свалился на крыло и падал, переворачиваясь, до самой земли. Другие помешать бомбардировке не смогли. Борзов осмотрелся, оценивая нанесенный врагу урон. На подъездных путях, неуклюже перегородив их, стояли потерявшие ход танки. Горели вагоны, и гитлеровцы поспешно от них бежали. Значит, вагоны с боеприпасами. В кювете вверх колесами лежал сметенный с платформы штабной автомобиль.
Еще оставались две бомбы, и, увидев с десяток танков, стоявших на тесном станционном пятачке, Борзов скомандовал:
— Боевой курс! Штурман молчал. Борзов по самолетному переговорному устройству повторил приказ и прислушался: молчание.
Вот когда летчик разволновался. Был спокоен, когда 'мессершмитты' атаковали всей стаей, а сейчас разволновался. Может, штурман ранен, тогда необходимо встряхнуть товарища, не дать ему расслабиться от боли.
— Штурман, — крикнул летчик, — ты слышишь — боевой курс!
Перегнувшись, Борзов через проем в переборке увидел Астафьева на залитом кровью полу. Он был мертв.
'Когда же это случилось? — сверлила мысль. — Бомбы Астафьев сбросил сам, сбросил точно'. И вдруг вспомнилось: два 'мессершмитта' в момент сбрасывания бомб проскочили перед штурманской кабиной, и почти одновременно рядом разорвался зенитный снаряд. Самолет тряхнуло, словно в грозовом облаке. Вот тогда-то под пушечной очередью одного из проскочивших 'мессершмиттов' и погиб штурман Астафьев.
Двадцать 'мессершмиттов' атаковали повторно.
— Иван, отстреливайся за двоих, — передал Борзов стрелку-радисту, штурман убит.
И снова уверенно, решительно звучит команда:
— Боевой курс!
Это приказ Борзова самому себе.
Да, экипаж остался без человека, расчеты которого помогают точно поразить цель. Но для Ивана и это не причина, чтобы бросить бомбы куда попало. Он словно не замечает вспышки над левым мотором, языков пламени, лижущих плоскость. Рассчитывает удар. Танки в перекрестье прицела. Рука рвет рычаг аварийного сброса; Бомбы идут на танки. Возмездие за товарища!
— Попали, очень хорошо! — кричит Иван Беляев. А сзади — бой. 'Мессершмитты' обрушились на ДБ. Видеть это нестерпимо, и собственные опасности кажутся Борзову меньшими, чем в действительности.
'Мессершмитты', покончив с двумя концевыми самолетами, возвращаются. Более десяти 'мессеров' — Беляев устал их считать — ринулись на ведущий самолет. Одного Беляев сбил, другие наседали. Захлебывается мотор. В передней кабине короткие языки пламени: зажигательные снаряды врага вызвали пожар. Очевидно, 'мессершмитты' не были уверены в своем успехе и продолжали атаки. Это помогло тем трем экипажам, что шли за ведущим. На какое-то время они оказались вне воздействия гитлеровских истребителей и уходили к линии фронта. Уже километров пять с боем отходил Борзов из района Киришей. В кабине духота, пламя подобралось вплотную. Борзов стонал от боли, но не отнимал обожженных рук от штурвала. Тяжко было Беляеву: тлел комбинезон, подгорели унты. Вдруг раздался взрыв, затем еще один. Самолет швырнуло в воздухе, на мгновенье он потерял управление, но Борзов сжал штурвал и снова овладел машиной.
Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка- радиста:
— Ваня, понимаешь обстановку?
— Я понимаю, товарищ командир, — ответил Беляев и добавил:
— Если надо… Если надо…
Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов 'идем на таран'.
Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.
— Ваня, осмотрись, — неестественно спокойно распорядился летчик.
— Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она, — ответил Беляев.
— А ты внимательно, — посоветовал Борзов.
— Тяга это, тяга, — крикнул стрелок-радист, — целый кусок оторван, у самого руля.
Вот почему самолет не слушается!
Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.
— Возьми тягу, тяни, как я скажу, — передал Борзов Беляеву.
