гвардейцы увидели, что на командирской машине разбито переднее стекло кабины. Решили: Борзов ранен. Мгновенно появились носилки.
Торпедоносец с бетонной взлетно-посадочной полосы зарулил на стоянку. Летчики, инженеры, техники ринулись было в самолет, но в проеме показался командир полка. Его лицо, шлем и китель были залиты кровью. Борзов мгновенно оказался на руках товарищей, притихших и встревоженных. Глаза командира, обычно строгие, смеялись.
— Не надо, не надо, — говорил летчик, — я не ранен… Оказалось, во время крейсерства, когда цель была уже обнаружена, какая-то большая птица врезалась в самолет. Удар оказался настолько сильным, что лобовое стекло разбилось. Кровь погибшей птицы и залила летчика. Ветер ворвался в кабину, мешая управлению. И все же Иван Иванович точно вывел торпедоносец на боевой курс. Труднее было строить противозенитный маневр, тем более, что глаза залило кровью и летчик не сразу понял, что произошло. Атака, как всегда, была проведена блестяще. °OTOKaMepa засвидетельствовала гибель еще одного фашистского транспорта, груженного боевой техникой и живой силой.
…Иванов побывал на квартире командира. Передал привет и плитку шоколада:
— Больше ничего не успел Иван Иванович передать… Как назвали дочку, Клавдия Николаевна?
— Поля, Полина, — ответила Клавдия Николаевна, — в честь сестры Ивана Ивановича.
Скоро и сам Борзов побывал в Ленинграде. День выдался трудный: совещание в штабе фронта длилось долго. Только вечером взял на руки дочку…
Человек, пожалуй, суровый, Борзов с нежностью говорил о матери. В его партбилете всегда лежала ее маленькая карточка. Начальство во многих аттестациях отмечало самостоятельность, прямоту и честность Борзова. Иван Иванович как-то сказал, что если эти качества у него есть, то от матери. Одно она требовала — чтобы сын учился, как следует. И он учился так, как хотела мать, — всю жизнь. Окончил школу, техникум, аэроклуб, летное училище. На войне Иван Иванович учился летному мастерству. Иван Иванович никогда не забывал о матери, как мог, помогал ей, с фронтовыми авиационными оказиями посылал ей гостинцы, писал трогательные и нежные письма, в которых как бы отчитывался за свою боевую работу. Давно, с сорок первого, не был Борзов в Москве. А в сорок четвертом умерла мать. Никогда не обращался он с личными просьбами, а тут попросил у командующего разрешения проститься с матерью. В самолете вместе с мужем в Москву летела и Клавдия Николаевна.
…Много случаев из боевой жизни Борзова приходит на память. Как-то вернувшись из боя, Борзов у посадочного знака встречал экипажи. По что это? К аэродрому приближался самолет с полуоторвавшейся миной под фюзеляжем. Значит, поврежден вражеским огнем замок. А может быть, и летчик ранен. Страшное несчастье может вызвать взрыв морской мины.
Все укрылись, кроме Борзова и матроса-стартера.
— Товарищ командир, — сказал матрос, — а вы?
— Нам с вами придется побыть здесь — ведь мы на посту! — ответил командир полка.
Эти секунды проходили медленнее, чем на боевом курсе, под ураганным огнем. Каждое мгновенье могла разразиться катастрофа, а командир полка, которому в начале войны самому пришлось садиться с миной под самолетом, внешне спокойно стоял у посадочного знака. Матрос восхищался подполковником и сам перестал волноваться. Ни один мускул не дрогнул на лице Борзова. Неторопливым движением руки он словно вел летчика на посадку.
— Спокойно, спокойно, сынок! Никогда раньше он так не говорил. Позднее у Борзова спросили: мог ли он помочь лейтенанту?
— Мне хотелось быть там, за штурвалом поврежденного самолета. Это легче, чем переживать за своего летчика. Я и был с ним, и лейтенант потом сказал, что, увидев командира у посадочного знака, обрел уверенность.
По возрасту Борзов не подходил в отцы своим летчикам, но по боевому опыту командир был для них батей.
…Было у командира Борзова любимое словечко — соколики. Употреблялось оно со множеством оттенков — от похвалы до возмущения. Как благодарность воспринималось, когда Иван Иванович скажет по-отцовски: 'Хорошо сработали, соколики'. Ну, а если спросит: 'Куда, соколики, бомбы сбросили?' — для летчика хуже нет наказания. Как-то и я попал под его многозначительное словечко:
— Все, соколик, хватит летать!
Оказалось, на Ленинградском фронте кинооператор хотел с борта бомбардировщика заснять удар по укрепленному пункту врага и погиб. Я возразил: в воздухе выполняю обязанности не корреспондента, а стрелка. Подошедший к нам командир дивизии полковник М. Куроч-кин поддержал меня.
— Посмотрим, как вы стреляете, — сказал Иван Иванович.
В юности я был чемпионом Москвы по стрельбе, позднее чемпионом Балтфлота. В полку меня тренировали мастера воздушной стрельбы Анатолий Иванов (стрелок-радист экипажа Борзова) и штурманы Виктор Бударагин и Николай Иванов. И все-таки волновался, стреляя в присутствии Ивана Ивановича. Получилось нормально.
— Разрешаю, соколик, летать на любое задание, с любым летчиком.
Недавно Алексей Скрябин писал мне: 'Мы удивлялись, почему ты на торпедный или бомбовый удар летал, как правило, с нами, молодыми'. Очевидно, нравились их задор и удаль…
Доверяй, но проверяй
Командующий флотом адмирал В. Ф. Трибун, чтобы глубже осмыслить тактику противника и лучше представить работу торпедоносцев, послал в полк контролеров. Как говорится, доверяй, но проверяй.
— По вашим боевым донесениям видно, что экипаж Шаманова потопил за короткий срок несколько судов противника, — сказал инспектор Борзову. — С Шаманова и начнем…
— Экипаж Шаманова на КП! — приказал командир полка.
Сентябрьской ночью сорок четвертого года в 3 часа 51 минуту ДБ-ЗФ оторвался от бетона, и контролеры — инспектор капитан 3 ранга Петров и радист старший лейтенант Строков — увидели, как летчик и штурман слаженно, внимательно и сосредоточенно выполняют свою работу. Короткие команды, лаконичные доклады, ни слова лишнего.
Вышли в море. Торпедоносец все дальше уходил от берега. Взгляд вниз не вызывал ничего, кроме боли в глазах — от напряженного, но пока безуспешного поиска. Лорин, быть может, после тысячного галса обыденным ровным голосом произнес:
— Справа впереди коробка.
Капитан 3 ранга Петров, опытный, бывалый моряк, не удержался:
— Где, где, покажите!
— Справа впереди, — повторил Лорин. И командиру:- Давай, как учили.
Шаманов так круто развернул самолет, что Петрову и Строкову пришлось крепко вцепиться в сиденье. Проверяющие потеряли транспорт из виду. Теперь, когда торпедоносец находился на темной стороне горизонта, штурман определил, что это крупный транспорт, идущий курсом на Пиллау. Его осадка свидетельствовала о полной загрузке. Скорость судна, направление атаки — все уже было рассчитано.
Атака. Петров и Строков, хотя и впервые шли в воздушную атаку, как истинные моряки могли в полной мере оценить молниеносные, точные и решительные действия экипажа.
Торпеда сброшена, вошла в воду и сближается с целью. Трассы огня по самолету слились воедино с — взрывом внизу и пламенем, нервно полыхающим над пораженным транспортом. Агония судна была недолгой. Оседая на нос транспорт уходил в пучину.
…На базе экипаж сразу отдал фотопленку в лабораторию. Но еще до ее проявления инспекторы флота сказали командиру полка Борзову:
— Подтверждаем победу экипажа Шаманова. Командующему флотом мы доложили с места событий.
Шаманов и Лорин умели быстро переключаться с одного задания на другое. Хотя значительная часть их полетов приходилась на чисто морскую войну атаки на коммуникациях, они бомбили почти все опорные
