с большой высоты. Фашисты как бы говорили: никому не прорваться. Гвардейцы знали о силе зенитных и воздушных заслонов врага. Знали и то, что большое удаление от базы не позволяет истребителям сопровождать торпедоносцы в район встречи.
Скажем так: особо положительных эмоций задание в полку не вызвало. Борзов заметил, что даже неистощимый на шутку Иванов нахмурился. К самолетам шли торопливо и молча. И вдруг, уже на линейке, Борзов громко сказал инженеру:
— К нашему возвращению подготовьте весь боезапас, до последнего патрона, мы сразу повторим рейд…
У инженера удивленно поднялись брови: к чему это предупреждение, и так ясно, что все должно быть готово.
— Есть, — ответил инженер и, быть может, только после этого понял, что командир обращался не к нему, а к летчикам, чтобы знали: это не последний полет, впереди много таких и еще более опасных.
Тяжелую схватку гвардейские торпедоносцы и топмачтовики выиграли. Сразу изменилось настроение. Пока подвешивались торпеды и бомбы и пополнялся боезапас к пулеметам, летчики возбужденно обсуждали перипетии только что прошедшей битвы. Во второй рейд уходили с обычной уверенностью, хотя понимали, что противодействие будет еще более ожесточенным.
— Товарищ командир, предупредили инженера, чтобы торпеды и бомбы доставил к третьему нашему полету? — Николай Иванов говорил серьезно, но бесовские огоньки в глазах выдавали шутку. — Право слово, забудет инженер.
— Не забудет, — улыбнулся Борзов, — важно, что ты помнишь…
— Я лично не могу, товарищ командир, у меня билеты в кино куплены. Евстолия Михайловна будет ждать.
— Кино тебе сейчас там 'фокке-вульфы' бесплатно покажут, — подмигнул Алексей Скрябин.
— Вот уж это не выйдет. Пропадай пропадом билеты, но фашистам я сам покажу… все, что надо. Записываюсь добровольцем в третий полет. Кто со мной? Прошу штаб дать мне официальную бумагу, что я весь день был занят по службе, чтобы жена чего не подумала…
В том полете комбинированным ударом было уничтожено три транспорта. Конечно, внезапности добиться не удалось. Но на это и не рассчитывали. Не менее важной, чем уничтожение вражеских судов, была для летчиков победа психологическая.
Декабрь сорок четвертого стал месяцем минных постановок.
В опасных рейдах к военно-морским базам противника участвовали многие летчики. Непрерывной цепочкой, со строгим временным интервалом уходили в морозное ночное небо самолеты с минами сокрушительной силы на борту. Происходила 'укупорка' выходов из военно-морских баз.
Вспоминаю тяжелый полет с Героями Советского Союза Михаилом Шишковым и Николаем Ивановым. Кроме обычных опасностей, еще изнурительная болтанка. Когда вернулись, Иванов сказал:
— Прошу на меня в ближайшие два часа не рассчитывать.
Прилег на жесткий топчан и через минуту уснул.
Не прошло и четверти часа, штурман потребовался Борзову. Но увидев, что он спит, командир не стал тревожить гвардейца.
И еще одно воспоминание о сорок четвертом. 5 декабря отмечали День Конституции. В столовой ждал праздничный стол. Все вошли в зал при орденах и медалях. Николай Иванов, намекая на сияние наград, воскликнул:
— Гвардейцы, нельзя ли уменьшить свет!
Все рассмеялись: и у Николая Дмитриевича Иванова наград много. Шумно расселись, смотрели на бутылки с трофейным вином, которое раздобыли интенданты, потирали руки:
— Пропустим по одной-другой!
Вошел Герой Советского Союза гвардии подполковник Борзов.
— Ну, сейчас будет тост, — шепнул мне Иванов. Борзов услышал. Улыбнулся:
— Тост будет без водки.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — вздыхает Николай.
…Первый гвардейский получил задание — ночная крейсерская операция в дальних районах Балтийского моря и минирование подходов к военно-морской базе Пиллау. Снова лечу в экипаже Михаила Шишкова и Николая Иванова. В воздух уходим первыми.
Полет прошел без встреч с 'мессершмиттами', мины мы поставили точно.
Однажды в ожидании приказа летчики собрались на командном пункте. Борзов переговорил по телефону со штабом, взял карту. Всем ясно: полет.
— Ночью пойдем на Либаву и Мемель. Действовать без шума: подойдем на планировании. Торпедоносцы сохраняют дистанцию. Ночь темная, туман движется в нашу сторону. Наверняка встретят ночные истребители противника, будьте внимательны, — говорит командир.
Поразительно хладнокровие Борзова. А мы ведь знаем, что прошлой ночью Иван Иванович вел торпедоносец по тому самому маршруту, по которому предстояло лететь нам. Выполнив задание, командир возвращался. Штурман Котов крикнул:
— 'Мессеры'!
Двухмоторный 'Мессершмитт-110' всеми пушками ударил в живот машины Борзова. Она задрожала от рвущихся снарядов. Фюзеляж торпедоносца оказался распоротым. Бензин выплеснулся из баков и окатил экипаж.
Передать о настигнувшей опасности стрелок-радист не мог: рация оказалась поврежденной, антенна болталась.
Подполковник бросил торпедоносец вниз, на лес, скользнул в сторону и вырвал машину над деревьями — темным мрачным массивом — и на бреющем привел самолет на базу. В ту же ночь фашистский перехватчик атаковал и самолет Меркулова…
Сейчас Борзов напоминает о бдительности, требует проверить вооружение. Предполагалось, что я лечу в экипаже гвардии лейтенанта Чистякова, но Борзов решил иначе.
— Летите с Шишковым, — приказ командира полка. Наш самолет уходит в воздух. Взлетаем без прожекторов, отрываемся от бетона, гудим над лесом, темной стеной встающим за летным полем. В наушниках голос командира:
— Будьте внимательны!
— Есть! — отвечаем по очереди.
Николай Иванов теперь — флаг-штурман эскадрильи. Как всегда, он спокоен и настроен весело.
Стрелок-радист гвардии младший лейтенант Федорен-ко в противоположность штурману подчеркнуто серьезен. Федоренко, как и Иванов, стал офицером во время войны. Он не раз смело отражал атаки гитлеровских истребителей. Молодым воздушным стрелкам он внушал:
— Когда нападают 'фокке-вульфы', не суетитесь. Прицельтесь и жмите на гашетку. Спокойно. Ну, а если собьете, до земли глазами не провожайте, осматривайте небо…
Гвардии сержант Китаев тоже крепко усвоил методу Федоренко: прицелься получше — и жми… Он не раз поддерживал друга огнем спаренных крупнокалиберных пулеметов.
Летим на высоте сто метров. Внизу светлые огоньки хуторов и деревень. Близ истребительного аэродрома, где базируются армейские летчики, даем условную ракету:
не дай бог свои собьют…
Железная дорога, различимая по черным ниткам рельсов на белоснежной площади, убегает назад и вправо. Небо чисто, и полумесяц слегка освещает землю. Кажется, ничто не предвещает ухудшения погоды, но тем неприятнее туман и дымка, начинающие сверху Давить на торпедоносец. Вначале это марля, прозрачная сетка, сквозь которую без труда видна Полярная звезда.
Стою в фюзеляже, через стеклянный колпак астролю-ка смотрю на сгущающийся туман. Шишков пробует пробиться вверх. Безуспешно! Уже — непроницаемая густая сплошная белая стена на пути торпедоносца.
Вверх идти нельзя: начинается обледенение. Машину бросает. Что-то непонятное в ее поведении. Как нервная дрожь мерзнущего человека. Упираюсь головой в стекло, так лучше видно землю. Она все ближе с каждой секундой. На нашем пути возвышенность; надо быть осторожным.
