окончившей школу при монастыре, например, Софианум.
– Разве ты не узнал мой почерк?
– Я и не знал, – ответил он. Настал третий за эту ночь больших сюрпризов его черед удивляться. – Я только теперь это понял. Насколько я припоминаю, прежде ты не писала мне писем.
– Да и эти написаны не мной.
Еще целых полчаса они молча изучали анонимные послания. Супруги сидели рядышком на кожаном диване, заваленном подушками, под торшером с расписанным рисунками австралийских аборигенов абажуром. Света хватало обоим. Время от времени они прихлебывали лимонад. Порой у кого-то вырывался смешок, гневный возглас или печальный вздох, но другой ни о чем не спрашивал. Оба закончили читать одновременно и искоса поглядывали друг на друга, усталые, растерянные, нерешительные. С чего начать?
– Он проник сюда, – произнес наконец дон Ригоберто, обводя взглядом кабинет. – Рылся в моих вещах, читал записи. Все самое заветное, самое тайное – здесь, в моих тетрадях. В них то, чего даже ты не знаешь. Письма, которые я тебе якобы отправлял, действительно мои. Хоть и написаны не мной. Я готов поклясться, что каждая фраза в них украдена из моих тетрадей. Просто мозаика. Мысли, цитаты, шутки, игры, мои собственные и чужие слова, все вперемешку.
– Вот почему все эти игры, все эти приказания напоминали о тебе, – проговорила донья Лукреция. – Но в моих письмах нет ничего от меня.
– Я сходил с ума от тоски по тебе, мечтал получить от тебя весточку, – покаялся дон Ригоберто. – Потерпевшие кораблекрушение хватаются за что попало, тут уж не до тонкостей.
– Но все эти пошлости? Вся эта претенциозная чушь? Правда, напоминает Корин Тельядо [135]?
– Кое-что здесь и вправду из Корин Тельядо, – задумался дон Ригоберто. – Я пару раз находил в доме ее книжки. Я еще решил, что их читает кухарка. Теперь понятно, кому они принадлежали и на что сгодились.
– Я убью этого мальчишку! – воскликнула донья Лукреция. – Корин Тельядо! Честное слово, убью.
– Ты смеешься? – изумился дон Ригоберто. – Тебе это кажется забавным? По-твоему, мы должны похвалить его и поощрить?
Донья Лукреция смеялась долго, искренне, безмятежно.
– Откровенно говоря, Ригоберто, я не знаю, что и думать. Конечно, ничего смешного здесь нет. Но что же делать: плакать? Сердиться? Отлично, давай рассердимся, и что тогда? Что ты сделаешь с ним завтра утром? Отругаешь? Накажешь?
Дон Ригоберто пожал плечами. Ему тоже хотелось смеяться. И, по правде сказать, он чувствовал себя полным кретином.
– Я никогда его не наказывал, тем более не бил и просто не знаю, как это делается, – признался он немного стыдливо. – Потому он и вырос таким. Я просто не знаю, что с ним делать. Боюсь, он в любом случае выйдет победителем.
– Но ведь и мы кое-что выиграли. – Донья Лукреция придвинулась к мужу, и он положил руку ей на плечо. – Мы ведь помирились. Если бы не эти анонимки, ты никогда не решился бы позвонить мне и пригласить на чашку чая в «Белый шатер». Разве не так? Да и я не пришла бы на свидание, если бы не письма. Ни за что на свете. Письма проложили дорогу. Нам не в чем его винить; он помог нам, помирил нас. Ты ведь не жалеешь, что мы снова вместе, Ригоберто?
Наконец рассмеялся дон Ригоберто. Он потерся носом о висок жены, чувствуя, как ее волосы щекочут ему веки.
– Об этом я никогда не пожалею, – пообещал он. – Что ж, после всего пережитого мы заслужили право на сон. Все это очень хорошо, но мне, женушка, с утра в контору.
Они вернулись в темную спальню, держась за руки. Донья Лукреция отважилась пошутить:
– Мы возьмем Фончито в Вену в декабре?
А что, если она не шутила? Дон Ригоберто поспешил прогнать дурные мысли, провозгласив:
– Несмотря ни на что, у нас счастливая семья, правда, Лукреция?
Примечания
1
Гельдерлин Ф.Гиперион, или Отшельник в Греции. Im Werden Verlag. Москва – Augsburg, 2004. С. 5.
2
Монтень М. Опыты. Кн. III. М., 1979. С. 193.
3
Шиле Эгон (1890-1918) – австрийский художник.
4
Пьюра – город на северо-западе Перу, на побережье Тихого океана.
5
Сисло Фернандо де (р. 1925) – перуанский художник, один из наиболее ярких представителей латиноамериканского абстракционизма.
6
