Бринт поспешно распахнул двери, пока Челенгорм и Крой выводили Веста из комнаты. Он болтался между ними, как тряпка, опираясь руками на их плечи. Его ноги болтались, ботинки царапали пол, плешивая голова склонилась. Глокта замер беспомощно и смотрел, как они уходят, приоткрыв беззубый рот, как будто собирался что-то сказать. Собирался пожелать своему другу удачи, доброго здоровья, хорошего дня.
«Но ни одно из этих пожеланий не подходит к нынешним обстоятельствам».
Двери со стуком закрылись, а Глокта все еще смотрел на них. Его веко дергалось, он чувствовал влагу на щеке.
«Конечно, это не слезы сострадания. И не слезы печали. Я ничего не чувствую, ничего не боюсь, ничто меня не тревожит. Ту часть меня, которая была способна плакать, отрезали в императорской тюрьме. Это лишь соленая водичка, ничего больше. Слабенькая реакция обезображенного лица. Прощай, брат. Прощай, мой единственный друг. И прощай, дух прекрасного Занда дан Глокты. От тебя ничего не останется. Но все к лучшему, конечно. Человек в моем положении не может позволить себе потакать своим слабостям».
Он сделал резкий вдох и вытер лицо ладонью. Прихрамывая, подошел к столу, сел и постарался устроиться удобнее, ощутив неожиданную судорогу в беспалой ступне. Он сосредоточился на документах.
«Признательные протоколы, нерешенные задачи, кропотливая и нужная государственная работа...»
Он поднял голову. Какая-то фигура вышла из тени за одним из высоких книжных шкафов и шагнула вперед, сложив руки на груди. Тот самый человек с обожженным лицом, который пришел вместе с офицерами. Похоже, он отстал, когда все в волнении покинули кабинет.
— Сержант Пайк? — пробормотал Глокта, нахмурившись.
— Именно так я себя называю.
— Называете себя?
Исполосованное шрамами лицо скривилось, изображая насмешливую улыбку.
«Еще более уродливую, чем моя собственная, если такое возможно».
— Конечно, вы не признали меня. В первую же неделю моей работы в кузнице произошел несчастный случай. Так часто бывает в Инглии.
«Инглия? Его голос... Что-то в его голосе...»
— Так и не узнали? А если я подойду ближе?
Он без предупреждения одним прыжком пересек комнату. Глокта еще пытался встать, когда сержант перелетел через стол. Они вместе упали на пол в ворохе разлетевшихся бумаг, Глокта внизу. Он ударился затылком о камень, и его дыхание вырвалось наружу длинным мучительным хрипом.
Он почувствовал, как сталь коснулась его горла. Лицо Пайка находилось в нескольких дюймах от него. Пятнистая масса ожогов вблизи казалась особенно отталкивающей.
— А как сейчас? — прошипел он. — Не узнаете?
Один глаз Глокты задергался, когда волна узнавания нахлынула на него холодным душем.
«Изменился, конечно. Полностью изменился. Но все же я узнаю его».
— Реус, — выдохнул он.
— Он самый. — Реус выговаривал слова с мрачным удовлетворением.
— Ты выжил, — прошептал Глокта сначала с удивлением, потом с нарастающим изумлением. — Ты выжил! Ты крепкий орешек! Гораздо крепче, чем я думал!
Он тихо засмеялся, и слезы снова заструились по его щеке.
— Что-то забавное?
— Все! Ты должен оценить иронию. Когда я поверг столько могущественных врагов, Салем Реус приставил нож к моему горлу. Всегда есть такой нож, которого ты не ждешь, и он острее всех.
— Более острого ножа, чем мой, вы не найдете.
— Тогда режь, парень, я готов. — Глокта откинул голову назад, вытянул шею, прижав ее к холодному металлу. — Я давно готов к этому.
Пальцы Реуса сжали рукоять кинжала. Его обожженное лицо дергалось, глаза сощурились, как блестящие щелки в красных провалах.
«Сейчас».
Глокта тяжело и шумно дышал, его горло перехватило в ожидании смерти.
«Сейчас, наконец-то... сейчас...»
Но рука Реуса не двигалась.
— И все-таки ты сомневаешься, — прошептал Глокта, сжав беззубые десны. — Не из сострадания, конечно, и не из слабости. Они давно вымерзли. В Инглии? Ты медлишь, потому что понимаешь: ты так долго мечтал убить меня, но никогда не думал, что будет дальше. Какая тебе от этого выгода, со всей твоей стойкостью, хитростью и стараниями? За тобой будут охотиться. Тебя отправят обратно. А я могу предложить тебе гораздо больше.
Расплавленная мрачная физиономия Реуса стала еще мрачнее.
— Что ты можешь мне дать? После всего, что было?
— О, ничего особенного. Я вдвое больше страдаю от боли и в десять раз больше — от унижения, поднимаясь утром с постели. Человек вроде тебя был бы очень мне полезен. Ты доказал свою несгибаемость. Ты потерял все — все сомнения, всю жалость, весь страх. Мы оба потеряли все. Мы оба выжили. Я понимаю тебя, Реус, как никто не сможет тебя понять.
— Теперь меня зовут Пайк.
— Конечно. Позволь мне подняться, Пайк.
Нож медленно соскользнул с его горла. Человек, который прежде был Салемом Реусом, стоял над ним и мрачно глядел вниз.
«Кто предскажет, какой поворот сделает судьба?»
— Ладно, вставай.
— Легче сказать, чем сделать.
Глокта сделал вдох, застонав от болезненного усилия, поднялся на четвереньки и перевернулся.
«Героическое достижение».
Он медленно вытянул руки и ноги, сморщившись, когда искалеченные суставы щелкнули.
«Ничего не сломано. Сверх обычного, во всяком случае».
Он протянул руку, взял рукоятку упавшей трости, пропустив ее между двумя пальцами, и подтянул к себе поверх разбросанных бумаг. Он почувствовал, как острие кинжала уперлось ему в спину.
— Не держи меня за дурака, Глокта. Если попытаешься...
Глокта схватился за край стола и потянулся вверх.
— Ты вырежешь мне печень и все такое. Не беспокойся. Я достаточно искалечен, чтобы не стремиться к новым увечьям. Хочу кое-что показать тебе. Я уверен, ты это оценишь. А если я не прав... перережешь мне горло чуть позднее.
Глокта, пошатываясь, открыл тяжелую дверь и вышел из кабинета. Пайк шел следом, дыша ему в спину, как тень, тщательно припрятав нож.
— Оставайтесь здесь, — бросил он двум практикам в приемной.
Он прохромал мимо мрачного секретаря за огромным столом. В широком коридоре, ведущем в самое сердце Допросного дома, Глокта заковылял быстрее, постукивая тростью о пол. Превозмогая боль, он откинул голову и сжал губы в холодную складку. Краем глаза он видел клерков, практиков, инквизиторов. Все кланялись и сторонились, давая пройти.
«Как они боятся меня. Больше, чем любой человек в Адуе, даже имеющий причины бояться. Как все меняется. И как все неизменно».
Его нога, шея, десны. Все это не изменилось.
«И никогда не изменится. Если меня снова не начнут пытать, конечно».
— Ты неплохо выглядишь, — бросил Глокта через плечо. — За исключением ожогов на лице, конечно. Ты похудел.
